Как хочется счастья! - Ирина Степановская
Шрифт:
Интервал:
Мне неприятна была эта мысль. Гораздо больше мне хотелось иметь в Борисе союзника. Фактически после Лехи у меня не было друзей. Я не искал сближения ни с кем, я был осторожен и насторожен, как пес, которого одни люди почему-то выгнали из дома на улицу, а потом другие подобрали, перевезли в новый просторный дом и сказали: «живи», но никогда не хвалили, не чесали за ухом, не ласкали.
Мне неприятно быть резким с Борисом еще и потому, что невольно я вспоминал, как в моем собственном детстве я отличался от других ребят из нашего двора. И до поры до времени меня самого безжалостно били. Я старался не реветь, когда шел домой из школы, но мама, конечно, видела и кровь, и синяки.
– Ты что, не можешь дать сдачи? – после второго или третьего такого избиения она спросила меня.
– Не могу.
– Они что, намного сильнее?
Я ничего не ответил, только заплакал. Если бы она не спрашивала меня, мне было бы даже легче переносить боль. Но после ее вопросов я понял, что все равно не смогу дать сдачи. И я не способен напасть первым – ни лицом к лицу, ни из-за спины, и не стану никого подговаривать нападать предательски – втроем или вчетвером из-за угла. Тогда мама после очередной такой подлой драки – в начале зимы классе в третьем – сама подкараулила двоих моих обидчиков. Потом она рассказывала, что когда увидела их – двух вполне упитанных шестиклассников с огромными рюкзаками, с какими мы все тогда ходили в школу, и в тяжелых высоких ботинках, – она не выдержала. Она ведь подкарауливала их для того, чтобы поговорить, спросить, из-за чего они меня бьют. Но когда она увидела их тупые и грубые, хотя и детские еще физиономии, что-то ужасное, как она сказала тогда, поднялось в ней. Она быстрыми шагами подошла к одному из парней и, не дав опомниться, всем телом прижала его к забору. И стала уже не спрашивать, а дубасить – и не просто так, слегка, для острастки, а по полной программе. И я стоял и смотрел, как с его башки слетела шапка и голова колотилась об забор. И мне не было ни стыдно, ни неприятно, потому что я знал, что сам я с этими двумя бугаями ни за что бы не справился, а они сейчас нагнали бы меня и сами бы прижали к этому забору.
Приятель того пацана испугался и убежал.
– Знать будешь, мразь, как обижать младших! Вот теперь пришла твоя очередь, получай! – повторяла как заведенная моя мама, пока на крики не выскочила какая-то женщина и не отодрала маму от жертвы. Мама дала ему под зад еще два пинка и, вытирая свое лицо – все красное и мокрое, пошла домой. А мой мучитель, громко ревя, подобрал с земли шапку и поволочился куда-то со своим рюкзаком. У меня даже немного стучали зубы – так отчетливо я почувствовал, что если бы не мама, то сейчас бы вот такой же избитый, с расквашенным носом и ноющими боками, волочил бы домой свой истоптанный в грязи рюкзак. Мне было плохо – не от того, что я пожалел того пацана, мне еще даже хотелось подбежать и треснуть его чем-нибудь тяжелым сзади. А оттого, что в этот день я как-то по-особенному ощутил несовершенство мира. Ведь я испытывал радость от того, что месть свершилась, и угрызения совести, что свершилась она мамиными руками. Я осознал, что надо быть очень сильным, но боялся, что никогда таким уж сильным стать не смогу. И с какой-то особенной горечью тогда я пожалел, что, скорее всего, никогда не решусь прибегнуть к какой-нибудь посторонней силе – вроде помощи какого-нибудь волшебника или таинственных атрибутов вроде волшебной палочки, и всегда мне придется ковыряться самому.
Весь тот вечер мама с бабушкой сидели, запершись в квартире на все замки. Ожидали, что к нам заявятся разгневанные родители – разбираться, кто прав, кто виноват, и выстраивали свою линию защиты. Но никто не пришел. Что интересно, после того случая от меня во дворе отстали. А на следующий год оказалось, что я – единственный не только в нашем дворе, но и во всей нашей школе, кто умеет прилично играть на целых трех музыкальных инструментах.
– Конечно, у него же мама в музыкалке работает, – как-то сказал, когда я проходил по двору, мой уже выросший на год обидчик. Я ничего не ответил, а еще через год меня послали на областной конкурс юных исполнителей с номером, который назывался «Фигаро здесь, Фигаро там». Я привез почетную грамоту и денежный приз. Грамоту бабушка повесила на стенке в рамку, а почти весь призовой фонд потратил на покупку в ближайшем магазине двух упаковок пепси-колы – двенадцати двухлитровых бутылок, хотя мама советовала мне купить кроссовки.
– Можно было бы и чего-нибудь покрепче, – сказали те мальчишки, что были постарше меня, но так или иначе мы спрятали упаковку в заброшенный сарай и целый месяц надувались пепси-колой. После чего уже во дворе меня никто и никогда не трогал.
Когда я сел в машину, зазвонил телефон. Высветился незнакомый номер.
– Вадим Сергеевич, это Варя. Варвара… – Я узнал голосок Присси.
– Да, Варенька?
– Вадим Сергеевич, вы извините, но я случайно слышала… Борис Витальевич уговаривал Аллу и Надежду отказаться от ролей. Он хочет сам поставить эту оперу. И якобы где-то там об этом уже хлопочут.
– Спасибо, Варенька, я разберусь.
– Вадим Сергеевич! – Она затараторила ну в точности, как Присси. – Вы имейте меня в виду! Я знаю все партии наизусть!
– Отлично, Варя. Лишняя тренировка пойдет тебе на пользу. А я запомню, что ты знаешь все партии.
– Спасибо, Вадим Сергеевич!
– Варвара! – Я придал своему голосу строгости, сколько мог. – Запомни, что пока ты – только Присси.
– Я знаю все партии, Вадим Сергеевич…
– Я помню. Помню. Спасибо, Варя. До завтра.
Я отключился, и сразу же передо мной возникло слово. Оно было словно выписано огнем на уже сумеречном небосклоне. «Предательство!» Неужели оно будет сопровождать меня всю жизнь?
Я набрал телефон Аллы – арфа молчала. Я набрал телефон Надежды – она тут же отозвалась.
– Надежда Николаевна! Это Вадим Сергеевич.
Она даже нисколько не удивилась.
– Надюша! – Я постарался назвать ее имя как можно мягче. Мы были с ней ровесники – с одного года, но я ее практически совсем не знал. Надя приехала из Питера. Что-то у нее там не получилось. Сожрали, наверное, теперь она хочет сожрать меня. За что? За то, что я ее пригласил в свою постановку? Или она, как и Алла, больше верит Борису, чем мне?
– Надюша, я заметил, что вы немного разволновались, когда услышали о небольшом изменении в нашем спектакле?
– Нет, Вадим Сергеевич, нисколько. Вам показалось.
– Надюша, не скрою, вы мне очень нужны. Если Аллу я могу заменить (пускай передаст Алле мои слова, это пойдет ей на пользу, чтобы не очень воображала), то ваш голос, ваш прекрасный голос и ваше исполнение незаменимы. Наденька, эта роль принесет успех всем нам, и вам, конечно, в первую очередь. И что бы я ни говорил про роль Мелани, вы же понимаете, что ваша партия все равно остается главной.
– Вадим Сергеевич, вы так расписали сегодня Аллину роль, что никто бы не удивился, если бы Скарлетт с Мелани поменялись местами.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!