Анна среди индейцев - Пегги Херринг

выкрикивает Джон Уильямс, лицо которого от гнева и возмущения кажется еще более красным. — Они попытаются нас убить.

— Может быть… а может, они останутся, чтобы разграбить судно и поделить поживу, — тихо говорит Тимофей Осипович, касаясь шрама на лбу.

Муж смотрит на него с благодарностью.

— Да. Тимофей Осипович прав. Скорее всего, они не отправятся в погоню, потому что у нас нет ничего для них привлекательного, и, следовательно, им нет нужды нас преследовать, — говорит он. Переводит взгляд в сторону леса. — Скорее всего.

За этими словами следует тишина, прерываемая лишь неустанным ритмичным бормотанием моря. Каждый из нас представляет себе поход по неизведанному краю, в который нам предстоит отправиться, в то время как зима уже не за горами. Каждый думает о других возможностях. Ожидать? Чего? Если не будет корабля, то, может, мимо проедет, возвращаясь в Ново-Архангельск, карета с шестеркой лошадей? Может, какой-нибудь крестьянин позволит нам разместиться между мешков с зерном в его повозке? А может, вмешается водяной и вместо того, чтобы утопить нас, вернет домой? Каждый представляет нашу возможную гибель. Каким образом мы сгинем — от болезни ли, от холода, от голода или в сражении. Мы сгинем один за другим, пока никого не останется. И никто в мире никогда не узнает, что с нами случилось.

— В таком случае пусть наша судьба будет в ваших руках, — объявляет Тимофей Осипович и смахивает содранную со шрама корочку.

Все сомнения тут же улетучиваются. На лице угрюмого Овчинникова теперь, когда его мастер дал свое одобрение, появляется улыбка. Старый Яков кивает и поправляет шапку. Николай Исаакович скрещивает руки на груди и выглядит довольным собой. Собачников бросает на меня застенчивый взгляд, и я улыбаюсь ему, чтобы показать, что все будет хорошо.

Будет ли? Я считаю, что разумнее было бы остаться рядом с бригом. Все, чем мы владеем, находится на борту «Святого Николая» и может нам понадобиться, если помощь запоздает. Несмотря на угрозу колюжей, мне кажется, что наши шансы выше, если мы останемся, выстроим укрытие, где можно переждать зиму, и будем добывать пропитание охотой и рыбной ловлей. Возможно, нам удастся заключить мир с колюжами. Может быть, они оставят нас в покое. Мне кажется, подождать было бы благоразумнее, чем идти шестьдесят пять миль в преддверии зимы по местности, о которой нам ничего не известно. Но никто не спрашивает моего мнения. Поэтому я должна следовать за остальными. Я пойду, куда поведет Николай Исаакович.

Мы начинаем приготовления к длинному переходу. Сначала с корабля на берег переправляются оставшиеся из необходимых нам припасов. Порох, пули, провизия, ножи, плошки, чашки, два больших котла для готовки и чайник.

Плотник Курмачев доставляет на берег бочонок рома, пробираясь со своей ношей на плечах сквозь волны. В Ново-Архангельске каждому разрешается выпивать четыре-пять кружек рома в месяц, потому что в компании верят, что алкоголь в умеренных дозах устраняет вред, наносимый организму влажным нездоровым климатом. К тому же он предотвращает цингу. Курмачев относится к этому совету серьезно, и от него часто несет перегаром.

К счастью, сейчас время отлива и море не столь бурливо, как вчера. Добраться до корабля и обратно можно без особого труда.

Мы с Марией наблюдаем за работой возле утреннего костра, подбрасывая в него ветки и шевеля угли, чтобы он не потух. Тимофей Осипович приказал своему любимому Овчинникову и Котельникову остаться на берегу и охранять нас. Они стоят неподалеку от палаток, оглядывая прибрежную полосу и всматриваясь в лес. Время от времени Овчинников ходит вдоль опушки, пытаясь различить движение за деревьями. Лес так же тих и угрюм, как он сам. Я тревожусь, что колюжи ждут там под сенью леса, и его присутствие так близко от них повлечет за собой еще одну стычку.

Позже, когда огонь начинает угасать, я иду по берегу к реке поискать плавник.

— Госпожа Булыгина, — зовет Овчинников, — не ходите дальше.

Повернув обратно к лагерю, я замечаю возле большой палатки Собачникова, который возится с бочкой вместо того, чтобы возвращаться на корабль.

Я возвращаюсь, как было велено, и бросаю собранный плавник в костер, наблюдая за Собачниковым. Думаю, нельзя ли пустить на дрова бочку, которую он открывает. Уже собираюсь окликнуть его и спросить, когда он поднимает глаза и широко улыбается мне. В одной руке он держит мой телескоп. В другой — журнал.

— Капитан попросил меня отдать это вам, — говорит он, когда я приближаюсь. Он весь красный, руки, протягивающие мне мои вещи, дрожат. Я забираю их. Журнал сухой. На телескопе ни капли воды.

— Как тебе удалось их не намочить? — восклицаю я.

Он багровеет.

— Я придумал завернуть их в старое пальто и положить в бочку с порохом — там, я знал, они будут в безопасности.

Получается, ему пришлось открыть и закрыть бочку, прежде чем нести на берег. А на берегу — снова открыть.

— Я доставила тебе столько хлопот. Прошу прощения. Спасибо, что пошел на такие неудобства ради меня, — говорю я.

— Госпожа Булыгина, я… — бормочет он и запинается. Я жду, хотя невыносимо смотреть на его мучения. — Я каждый вечер вижу вас на палубе. Я знаю, как он для вас важен.

— Да. Этот телескоп мне подарил отец, — говорю я.

Это немецкий телескоп, такой же, как первый телескоп мадемуазель Каролины Гершель, с помощью которого она открыла множество комет и созвездий, когда была не намного старше меня. Это добротный и надежный инструмент, и, хотя мне чужды суеверия, я воображаю, что он принесет мне удачу. Я бы ни за что его не оставила.

Собачников мнется и открывает рот, чтобы что-то сказать. Вместо этого его лицо заливается краской, и он, передумав, резко разворачивается и уходит обратно на бриг за следующей ношей. Я провожаю его взглядом, пока он не заходит в море, а потом возвращаюсь к костру.

Когда команда заканчивает сгружать все нужные нам припасы, муж приказывает уничтожить оставшееся.

— Мы не будем облегчать дикарям задачу, — говорит он. — Они не должны нажиться на нашей беде.

Моряки идут по воде обратно на бриг. Вбивают железные штыри в пушечные дула — каждый удар гремит, как на кузне, и я беспокойно смотрю в сторону леса, опасаясь, что грохот привлечет колюжей. Затем одну за другой сталкивают пушки за борт. Каждая падает с оглушительным всплеском и скрывается под водой. Далее моряки переходят к предметам поменьше — железным инструментам, слишком тяжелым или малопригодным для путешествия. Пики и топоры, ружья и пистолеты из тех что похуже — на них сначала сбивают затворы,