В память о тебе - Дафна Калотай

Даже покрытые канифолью пуанты начали разваливаться буквально на глазах.

— Я так волнуюсь! — укладывая розовые чулки и вязаные гамаши в сумку, сказала Полина. — Жаль, что мне нечего надеть.

— Они все равно увидят только наши сценические костюмы, — возразила Нина, хотя и сама стеснялась своей одежды.

У нее было только одно сносное платье. На прошлой неделе мама обшила края рукавов и низ пальто тесьмой, однако ткань на локтях так износилась, что просвечивала.

В последнюю минуту Нину осенило…

— Откуда это у тебя? — Полина, натягивая пальто с засаленными рукавами, удивленно подняла выщипанные брови.

— А ты как думаешь? Одолжила.

Вокруг плеч Нины была обернута пушистая шкурка белого песца, позаимствованная из костюмерной. Девушка потерлась подбородком о голову животного…

С собою они захватили вешалки со сценическими костюмами, пуанты, косметички с духами и губной помадой, авоськи с рожками для обуви, гамашами и спиртом для согревающей растирки. Снаружи их ждал дрожащий от холода мрачного вида мужчина в пальто с подкладными плечами.

Снег падал весь день. К вечеру посыпалась ледяная крупка. Пока они ехали в длинном черном ЗИСе, Полина не переставая жаловалась на плохую погоду. Раньше им не приходилось ездить в такой роскошной машине. Особенно это касалось Нины. Она только однажды сидела в автомобиле, когда к подруге приезжал двоюродный брат и приглашал девочек покататься на старом немецком «опеле». Нина с замиранием сердца думала о судьбе этого молодого человека. Его наверняка призвали в армию, и он мог или вернуться живым, или погибнуть, или, став безногим и безруким калекой, просить милостыню на улице. Она всегда подавала копейку-другую, когда видела такого несчастного. В ее память врезалась строка из какого-то стихотворения: «Лучше вернуться без рук, без ног, чем себя потерять».

Автомобиль остановился возле красивого серого каменного дома, очень опрятного: без обычных в послевоенной Москве следов облупившейся краски или прохудившихся балок…

В раздевалке они быстро натянули шелковые колготки и накрахмаленные пачки, сунули плотную промасленную бумагу в протершиеся почти до дыр носки пуантов. Они будут танцевать сольные танцы из «Лебединого озера». Еще в прошлом году Нина была всего лишь одной из четырех маленьких лебедей, но сейчас ей доверяли более ответственные партии. Например, pas de trois и танец Венгерской невесты в третьем акте. Но устремления начинающей балерины простирались гораздо дальше этого. Ей совсем не улыбалось так навсегда и остаться одной из порхающих в глубине сцены балетных статисток.

Танцевать пришлось в огромном, роскошном бальном зале на сколоченном из досок помосте, который был установлен на белоснежном мраморном полу. Нинино сердце учащенно билось. Ей казалось, что каждый сидящий в этом зале может услышать, как оно стучит. Во рту пересохло. Руки похолодели и онемели. Она видела тарелки, полные еды, и мужчин в темных костюмах. Эти люди облечены властью и занимают ответственные посты в правительстве. Среди присутствующих было несколько женщин в длинных платьях. Должно быть, жены ответработников. Заиграл пианист, и зрители превратились для нее в неясные, расплывчатые пятна. Ее тело, казалось, двигалось в ритме танца само по себе…

На помост поднялась Полина. Немного отдышавшись, Нина начала замечать пышное убранство зала: высокий сводчатый потолок, огромная буфетная стойка, множество свечей, фонариков и цветов. Как будто нужда, бедность, недоедание последних лет исчезли в мгновение ока. А ведь кто-то живет в этой роскоши! Звон посуды и столовых приборов сопровождал выступление Полины. Нина наблюдала за тем, как гости курят, чокаются и жуют, жуют, жуют…

По залу гуляли сквозняки, и Нинины ноги быстро замерзли. Полина закончила танцевать, теперь ее очередь. Танцевать на наскоро сколоченном помосте было очень трудно. Нина то и дело рисковала зацепиться за неровность и упасть. И все это время она слышала звон посуды и чавканье.

Все закончено. Сделав реверанс, балерины поспешили в импровизированную раздевалку.

— Ты видела, что они ели? — прошептала Полина, развязывая ленты пуантов.

Ее чулки были перепачканы грязью помоста.

Нина кивнула. Ее желудок свело от рези. Она не ела уже много часов, но только сейчас почувствовала, насколько голодна.

— Я узнала некоторых из них, — сказала Полина, снимая сценический костюм.

Ее руки и ноги порозовели от холода.

Нина тоже узнала нескольких сидевших в зале — заместителя министра иностранных дел с развивающейся седой шевелюрой и главу художественного совета. Они жевали, практически не обращая внимания на то, что происходило на помосте…

— Теперь они нас видели! — радостно воскликнула Полина.

Нина не разделяла энтузиазма подруги. Она не интересовалась политикой. Ей нравилось смотреть военные и военно-воздушные парады, но не более. Она уклонялась от посещения комсомольских собраний как могла, а пионеркой любила только красные галстуки и народные танцы. Даже сейчас у нее не хватало силы воли на то, чтобы досидеть до конца лекций по марксизму-ленинизму-сталинизму. Когда они ездили выступать на завод или в клуб, Нина редко присоединялась к пению патриотических песен в автобусе. Она вообще особо не интересовалась тем, что не было непосредственно связано с балетом.

Девушки только закончили переодеваться, как в двери постучал официант с приглашением от замминистра иностранных дел.

Полинины глаза округлились от неожиданности. Нина быстро накинула на плечи горжетку и, схватив маленькую дамскую сумочку, устремилась за официантом. По дороге в огромный бальный зал ее сердце немилосердно билось в груди. За время их отсутствия зажгли большую люстру, и в ее свете лица присутствующих уже не казались землистыми, да и в самом помещении заметно потеплело. Раскрасневшийся и веселый замминистра представил молодых балерин почетным гостям, приехавшим из Нидерландов. На жене голландского дипломата было платье необычного покроя. Когда она поднялась, чтобы пожать протянутую Ниной руку, ткань зашелестела, словно опадающая осенью листва.

— Нина Тимофеевна Ревская! Наша Бабочка!

На прошлой неделе вышла газетная статья, в которой ее сравнивали с бабочкой: «Ее жизнерадостность и кажущаяся невесомость временами создают иллюзию, что Нина Ревская порхает в воздухе. В каждом ее движении — не только физическое, но и эмоциональное совершенство».

Гости что-то сказали переводчице, седоволосой, явно чем-то встревоженной женщине, которая перевела их слова Нине. Звук чужой речи заворожил Нину, которая прекрасно понимала, что при других обстоятельствах даже непродолжительный разговор с иностранцами означает неизбежные проблемы с органами безопасности. Она с интересом разглядывала голландцев. Раньше она не встречалась с людьми, приехавшими из Западной Европы. Единственными зарубежными городами, которые она посетила во время гастролей Большого театра, были Будапешт, Варшава и Прага.