Клетка бесприютности - Саша Мельцер

с удивлением заметил, что рядом села Аня, достав из кармана тонкие «Kiss». Образ правильной девочки рушился на глазах, хотя за шесть лет мы мало общались, – она была незримым лидером группы, обладая талантами подлизываться и договариваться одновременно. Поэтому негласно ее уважали все, и я в том числе.

Мы молча курили.

– Жвачка есть?

Я молча протянул ей вытянутую из коробки пластинку, обернутую в тонкую фольгу, и затушил окурок о бордюр. Аня зажевала сладость, выкинула фантик вместе с окурком в ближайшую урну и пошла покорять охранника, не хотевшего пускать нас на территорию школы. Все равно пришлось вызывать директора, и за всей этой волокитой безопасности мы опоздали.

Одиннадцатый «А», как нам сказали, сидел в просторном светлом классе. В углу стоял большой фикус, на подоконнике цвели маленькие горшечные фиалки и бегонии, жалюзи скрывали лица учеников от ярких лучей мартовского солнца. Сидевшие за партой на учеников походили слабо: да, все они были в белых рубашках и черных брюках, в галстуках с форменной эмблемой лицея, но их лица – уже взрослые, не по-детски умные, выдавали будущих выпускников. Некоторые смотрели на нас с интересом. А некоторые, как я на скучных парах, гоняли змейку по экрану сотового телефона.

– Убрать гаджеты! – рявкнул учитель, и на последних партах встрепенулись, воровато оглядываясь по сторонам и пряча телефоны в карманы. Я расположился перед ноутбуком за учительским столом, Аня встала перед фоном для проектора, куда я пытался вывести презентацию. Две девчонки, сидевшие за первой партой прямо напротив, хихикали из-за моих потуг, а я начинал заводиться. Одна из них крутила в пальцах ручку, вторая выжидающе смотрела на меня, словно ожидая приближающегося фиаско.

Но презентация все-таки включилась, я вытянулся в кресле и расслабленно щелкал слайды, услышав только первое Анино «Дорогие выпускники!», а остальное осталось за бортом.

Часы тикали, голос старосты, к которому я не прислушивался, методично усыплял. И не только меня, но и тех, кого на последних партах попросили убрать гаджеты. Я прикрыл глаза, наблюдая из-под ресниц за выпускниками. Аня рассказывала им о необходимых документах, плюсах учиться у нас в медицинском, добрых и понимающих – я внутренне посмеялся – преподавателях. Аня умела «ссать в уши» – наверное, поэтому без особых выдающихся способностей шла на красный диплом и подрабатывала на одной из кафедр.

Еще чуть-чуть, и я бы точно всхрапнул, в сон клонило страшно, и даже клацанье пальцем по мышке не пробуждало. Внезапно что-то остро кольнуло, ударило где-то под глазом, и я встрепенулся, мельком успев заметить, что в лицо мне прилетело ручкой.

– Простите! – одна из хихикающих девчонок на первой парте передо мной поднялась. Ручка, которую она долго крутила в руках, валялась на столе передо мной, чудом не выткнув глаз.

– Лукерья! – воскликнул учитель. – Ну вот от кого, а от тебя…

Она подбежала ко мне, быстро осмотрела лицо на предмет повреждения. Видимо, их не было: Лукерья сама себе удовлетворенно кивнула, сцапала ручку, шепнула на ухо скромное «прости» и плюхнулась обратно за парту.

Плюхнулась – не то слово. Грациозно села, перекинув светлые локоны за спину и предусмотрительно сразу убрав ручку в кожаный пенал.

«Лукерья, – подумал я. – Идиотское имя. У богатых свои причуды».

Они притихли, а я, пробудившись, спать больше не хотел. Скучающе листал слайды, отсчитывал минуты до окончания классного часа, а Аня только входила во вкус. Со звонком я вырубил презентацию. Староста пару раз непонимающе на меня посмотрела, а я, бросив суховатое «заканчивай», дернул флешку из компьютера. Ученики начали расходиться. Лукерья, все еще краснея от взгляда на меня, выскочила одной из первых.

– Можем идти?

– Попросили скинуть презентацию… Может, ты…

– Давай сама, – я вложил ей флешку в ладонь. – На улице подожду.

Хотелось вдохнуть свежего воздуха, покурить и позвонить Вадику. Телефон, пока я сидел за столом, разрывался вибрацией, но я даже не дернулся, чтобы его достать. Сын мог звонить мне постоянно, если я не брал трубку, мне казалось, он скидывал первый неотвеченный и снова с упорством идиота нажимал зеленую кнопку вызова. Однажды он позвонил пятнадцать раз, пока у меня не лопнуло терпение.

На перемене было шумно, и я, локтями расталкивая учеников, будто вышедших из ксерокса в белых рубашках и одинаковых брюках, все-таки вырвался на улицу. Проглотил порцию свежего воздуха вместе со слюной, достал пачку сигарет и пошел к выходу с территории. Калитка находилась недалеко, с нее открывался хороший обзор на школьную дверь. Затянувшись, я все-таки достал телефон, но оклик «эй!» вынудил меня повернуть голову. За оградой в паре десятков метров стояла Лукерья, а рядом с ней три деревянных мольберта, чуть ниже ее самой.

– Помоги, пожалуйста! – громко попросила она. – Тяжеленные!

Сначала я не был уверен, что она обращается ко мне. Но вокруг не было больше никого, не считая детворы, которая точно не смогла бы поднять такой груз. Тем более Лукерья выжидающе глядела прямо на меня. Сунув телефон обратно и с жалостью кинув почти целую сигарету на асфальт, я решительно дернул на себя калитку.

– Куда нести?

– Сейчас приедет такси, – она перевела дыхание и улыбнулась. Белые клычки торчали чуть ниже остального ряда зубов, и это сильно бросалось в глаза, но придавало улыбке особого шарма. Легкий плащ, накинутый ей на плечи, вряд ли согревал от внезапно поднявшегося ветра, и Лукерья постоянно ежилась.

Подхватив мольберты, я пошел к выходу первым.

– Может, тебе куртку дать? – предложил я. – А то жмешься стоишь. Такси-то нет еще.

– Подъезжает, – с надеждой промяукала она, придерживая мне калитку, чтобы я вынес мольберты с территории. – Не надо.

Мы встали у бордюра. Ноша оказалась и правда тяжелой, я удивлялся, как она тащила их половину пути – тут только если по одному, чтобы не надорваться. Лукерья выглядела совсем хрупкой, а тонкая шифоновая рубашка-оверсайз, я мог поклясться, прятала выступавшие ребра и острые ключицы.

Она была какой-то несуразной, но милой, с бледной и почти незаметной россыпью веснушек на носу, высоким лбом и трогательными пухлыми щеками. Только сейчас я заметил, что ее пальцы испачкались в красках – самых разных цветов, но с преобладанием синего. Может, она рисует моря? Океаны?

– Что рисуешь? – устав молчать, я кивнул на руки. – Столько синего.

– Васильки, – она оживилась. – Это будет пейзаж с васильковыми полями.

«Лучше мо́ря, – решил я. – Васильки – еще круче».

Перед нами наконец остановилась