Легкое поведение - Линда Джейвин

Поднявшись наверх, журналист глубоко вдохнул и окинул взором город, ставший ему второй родиной. Бесхвостые воздушные змеи прорезали лазоревую гладь неба, отовсюду доносился мелодичный перезвон колокольчиков: они позвякивали на тележках торговцев, бренчали на шеях верблюдов и мулов, заливались под куполами городских храмов. Этот день не годился для сдержанных эмоций. Сердце Моррисона пело. «О, Мэйзи, что за девушка! — думал он. — Она возбуждает меня бесконечно».

Бесконечно. Ему вдруг вспомнилась Мэри Джоплин. Мэри, это ангельское евроазиатское создание, была медсестрой, которая выхаживала его в Калькутте, где он слег с лихорадкой в конце своего эпохального путешествия из Шанхая на субконтинент десять лет тому назад. Сладкая Мэри, в чьих руках даже хинин казался медом. В порыве страсти он посвятил ей немало строк в своем дневнике: «живость ее прекрасного личика…», «чарующая грация и бесшумное проворство ее движений…».

Когда он поправился и был готов покинуть Индию, Мэри в слезах пожелала ему встретить достойную девушку. Но он все равно не мог забыть ее. В 1899 году он убедил редакцию «Таймс» в необходимости поездки в штат Ассам, чтобы сделать репортаж о последних достижениях в чаеводстве. Правда, он и на милю не приблизился к чайным плантациям. У Мэри настали тяжелые времена, и ей пришлось заложить подаренные им украшения — всего за четырнадцать рупий, вдвое дешевле их стоимости, как он отметил с неудовольствием. Но куда хуже было то, что на этот раз хинин казался подходящим сравнением для нее. Она впилась в меня, как пиявка. Кричала, скандалила, барабанила в грудь своими маленькими карамельными кулачками. Моррисон исполнил свой долг и помог ей выпутаться из сложных финансовых проблем, но его сердце обратилось в камень. Когда он наконец покинул Индию, то уже навсегда и с великим облегчением. Он многое переосмыслил. Женщины, как Мэри, какими бы трогательно-нежными они ни были, в реальной жизни теряли свое очарование.

В неспешный поток его мыслей ворвался жизнерадостный баритон:

— Чему это вы хмуритесь в столь чудный день, доктор Моррисон? Неужели недовольны тем, как развивается военная кампания?

Моррисон с некоторой досадой обернулся на голос:

— А… мистер Иган. Какой сюрприз.

Мужчины пожали друг другу руки. Рукопожатие Игана было крепким, уверенным, а его широкая белозубая улыбка напоминала парус. Он не уступал Моррисону в росте и атлетическом телосложении, хотя, будучи на десять лет моложе австралийца, выглядел более подтянутым и мускулистым. Моррисон всегда находил Мартина Игана чересчур здоровым и энергичным, что неприятно щекотало нервы. Природа наградила парня брутальной красотой, которую американская самоуверенность усугубила, до гротеска. Возможно, Соединенные Штаты и были страной трущоб и политической коррупции, поскольку еще не успели оправиться от Гражданской войны и лишь недавно отмылись от позора рабства, и американцев можно было упрекать в бесцеремонности и грубости, но никто не мог соперничать с Новым Светом в уверенности, идеализме и оптимизме. Весь мир обожал Америку за ее веру в прогресс, демократию и лучшее будущее для всех, а заодно восхищался ее румяной, пышущей здоровьем молодостью. Рукопожатие и улыбка Игана были тому подтверждением.

Моррисон высвободил свою руку:

— Что привело вас в Пекин? — Он вдруг вспомнил, как Мэй говорила, что встретила Игана в Тяньцзине, и ему захотелось узнать, насколько хорошо они знакомы: — Я слышал, вы были в Провинции?

— Немного бизнеса, немного развлечений, — ответил Иган. С недавнего времени он работал на «Ассошиэйтед пресс», возглавляя бюро «АП» в Токио, а прежде подвизался в «Сан-Франциско кроникл». — Ничего, несколько недель бюро поработает и без меня. Ни один город не сравнится с Пекином, не так ли? Представить только, столица трех династий, последняя из которых старше Соединенных Штатов.

— Пяти династий. Ляо, Цзинь, Юань, Мин, Цин, — поправил его Моррисон. Тут он вспомнил, что Иган давал почитать Мэй его книгу. Как же он был благодарен ему за это. Его тон смягчился: — Конечно, первые две были относительно малочисленны, чтобы считать их полноценными династиями.

— Мне следует больше читать о китайской истории, — сдался Иган. — Я всегда думал, что монгольская династия Юань была первой. Вот интересно все-таки, что там происходит? — Он жестом указал на Запретный город. — Похоже на мечту Востока.

— Пожалуй, больше на мечту о восточном деспотизме.

Иган в задумчивости поджал губы. Они у него были полные, пухлые, почти женские, и Моррисон испытал некоторое отвращение.

— Я всегда понимал восточный деспотизм — по крайней мере, как его трактует Аристотель — как деспотизм с согласия сторон, вовлекающий людей в добровольное рабство. Но возможно, я ошибаюсь. — Чрезмерная учтивость Игана начинала действовать Моррисону на нервы.

— Ну, ваша личная неприязнь к Старому Будде всем известна.

— Здесь нет ничего личного. Знаете, как китайцы называют эти ворота? — Моррисон указал на юго-восточный угол стены. — Ворота дьявола. И все из-за сборщиков налогов, которые взимают здесь пошлины на рис, соль, сигареты и прочее. Каждый китаец знает, что эта дань идет исключительно на покупку для Старого Будды, императрицы Цыси, модных духов и мыла. Всем известно и то, что она пустила средства, предназначенные для военного флота, на постройку прогулочных лошадей для своего Летнего дворца. Эта женщина — коварная развратница.

Это должно его заткнуть.

С запада к стене подошел караван верблюдов, и Иган переключился на него:

— Мне всегда любопытно, что за сокровища везут на рынок эти караваны. Я представляю себе красивые гобелены или ковры, меха…

— Уголь. Из шахт в горах Западного Китая.

Иган восхищенно покачал головой:

— Пообщаешься с вами — и сразу вспоминаешь, почему вас называют мэтром журналистики!

Моррисон был падок на уважительные комплименты, как другие — на золото. Он решил, что, в общем-то, не имеет ничего против Игана. В конце концов, с ним можно было поболтать.

Иган поделился новостью о том, что известный американский писатель Джек Лондон прибыл в Японию, чтобы освещать ход войны для газет Хёрста[12].

— Да-да. Мой коллега из «Таймс», Лайонел Джеймс, говорил, что они вместе плыли на пароходе из Сан-Франциско до Йокогамы.

— Лондон тоже хорошо помнит Джеймса. На корабле все только и говорили о том, что он путешествует с лакеем! Американцев это здорово позабавило. Как выяснилось…

— Да, я знаю. Так называемый лакей на самом деле был нашим коллегой Дэвидом Фрейзером. «Таймс» разрешила ему освещать военные действия, если только он сам оплатит дорогу. Ему ничего не оставалось, как купить самый дешевый билет, выдав себя за лакея Джеймса. Похоже, теперь его преследуют насмешки. Кстати, про Лондона Джеймс сказал, что с ним не соскучишься. Веселый парнишка.