Любовь сильнее расчета - Элизабет Бойл

Райли молча смотрела на их руки, соединенные в крепком рукопожатии, скрепившем это необычное соглашение, и спрашивала себя, что же с ней будет дальше. Она подняла глаза, и их взгляды встретились. Его пронзительные голубые глаза смотрели на нее требовательно, но в глубине этих глаз она сумела разглядеть отчаяние.

О черт, поняла она, он действительно верит, что Райли выдаст замуж этих нахалок! Еще очень легко сказано! У Райли появилось нехорошее предчувствие. Конечно, девицы не были уродами, и при некоторых усилиях с их стороны, она избавила бы их от ужасных манер, и они засверкали бы, как три бриллианта.

Нет, не эта часть сделки пугала ее! Ее пугал лорд Эшлин и его взгляд, скрытый очками, но тем не менее замеченный ею. В какую-то минуту она увидела в оксфордском профессоре неотразимо красивого человека. Его пальцы все еще сжимали ее руку. Райли поняла, что в заключенную ею сделку входили не только уроки хороших манер. И это становилось основной частью договора. Что-то подсказывало ей, что, несмотря на свой ученый вид и благонравие, этот Эшлин унаследовал немалую долю знаменитого шарма своей семьи. Перед его чарами не устояла бы и легендарная Афродита.

Райли хотелось освободить руку и отказаться от этой глупой сделки, даже если она и чувствовала, что сила, скрытая в его прикосновении, проникает в ее неприступное сердце. Она еще никогда не встречала мужчину, который бы не падал к ее ногам, клянясь в вечной верности, и, вероятно, поэтому лорд Эшлин раздражал ее. Это не поддавалось объяснению. Как мог какой-то очкастый, плохо одетый, дурно воспитанный дворянин возбудить в ней такое любопытство и в то же время одной своей фразой заставить ее почувствовать себя такой неуклюжей, такой некрасивой, ни к чему не пригодной?

Довольно миловидна, подумать только!

Нет, она не поддастся глупым переживаниям. Это не для нее. Райли повидала немало актрис, которые были влюблены в мужчин благородного происхождения.

Конечно, они были достаточно добры — когда это не затрудняло их. Даже великодушны — когда это не затрудняло их. Но, когда их актрисы надоедали им, эти эгоисты уходили не оглядываясь, в лучшем случае «возместив ущерб» за разбитое сердце.

Но этому дворянину не удастся разбить ее сердце!

Райли резко выдернула руку и украдкой вытерла ее о юбку, решив, что этой меры будет достаточно, чтобы разрушить его чары. Да, она сумеет это сделать. Выполнит свое обещание. Не так уж это и трудно.

Мейсон заметил, как дама вытерла руку, и подумал, как же долго он, идиот, удерживал ее.

Он чувствовал некоторую вину за то, что не был достаточно откровенен и не признался ей, что воспитанием девиц никто никогда не занимался. Ему не хотелось, чтобы Райли сбежала или упрекнула его в обмане, и он поспешил заверить ее:

— Думаю, это послужит нашей взаимной выгоде, мадам. Мои племянницы так стремятся выйти замуж.

— Дядя, — воскликнула Беатрис, — мы вовсе не стремимся выйти замуж!

Она со злостью взглянула на кузину Фелисити, которая только что незаметно проскользнула в комнату. Мейсону оставалось только удивляться, чем был вызван этот взрыв негодования. Кузина Фелисити заверяла его, что девочкам нужны мужья, и, конечно, они и сами понимают, что плохо подготовлены к выходу в свет.

Кроме того, он всего лишь хотел помочь.

— Если вы, дядя, думаете, что мы собираемся брать уроки у какой-то торговки нижними юбками, вы жестоко ошибаетесь, — заявила Луиза. — Мама пришла бы в ужас, и, я уверена, отец вызвал бы вас на дуэль уже за то, что вы оскорбляете нас, приглашая такую женщину в наш дом. Не говоря уж об этом, — она указала большим пальцем на Хасима, вошедшего в комнату вслед за кузиной Фелисити, — дикаре, которого она притащила с собой. Я не удивлюсь, если стража еще до ночи найдет всех нас с перерезанным горлом, а серебро исчезнет.

Она кивнула старшим сестрам, и вся троица, задрав носы, направилась к двери, демонстрируя сестринское согласие. Их протест мог бы произвести впечатление, если бы Мэгги не споткнулась на втором же шаге и не налетела на Беа, которая незамедлительно обрушила на сестру поток ругательств. Луиза схватила их за руки и потянула прочь из комнаты, чтобы они не натворили чего-нибудь еще и не нарушили ее планы.

У Мейсона возникло желание пожаловаться на свою судьбу небесам. Ибо в душе он не сомневался, что если выпустит своих племянниц в свет в их теперешнем состоянии, то они впишут в семейную историю такую страницу, что ее не смогут стереть и двадцать поколений Эшлинов. Еще больше ему не понравилась напряженная поза мадам Фонтейн. Оскорбительные замечания Луизы задели актрису, как, впрочем, и его самого.

Может быть, мадам Фонтейн действительно была такой, какой ее считали его племянницы и всеобщая молва, но она гостила в его доме, и поэтому ей следовало оказывать уважение, как всякой леди.

Луиза еще не закончила свою тираду в адрес дяди, не умеющего устроить их жизнь:

— Не могу поверить, дядя, будто вы думаете, что мы нуждаемся в этой… этой… шлю…

— Довольно! — громовым голосом приказал Мейсон, заставив своевольных племянниц забыть о клоунских ужимках и застыть на месте от изумления. Даже кузина Фелисити, как он заметил, вечно вертевшаяся и о чем-то хлопотавшая, замерла, пораженная внезапной вспышкой его гнева.

— Но… — снова заговорила Луиза.

— Я сказал — довольно! — И это были не пустые слова. Если он хотел восстановить доброе имя семьи, ему следовало начинать с домочадцев. Мейсон оглядел девиц, не решавшихся сбежать от его праведного гнева.

— Маргарет, не двигайся.

— Как вы смеете? — сказала Беатрис, вставая на защиту сестры. — Луиза имела полное право назвать эту женщину… Мейсон взглянул в лицо старшей племяннице.

— Беатрис, еще одно грязное слово, и ты проведешь остаток жизни в монастыре в полном молчании и до конца своих дней не услышишь ни единого звука, кроме ударов собственного сердца.

При этих словах даже мадам Фонтейн отступила от него.

Единственным, кого, казалось, не обескуражила необычная для графа вспышка гнева, был слуга дамы, Хасим. Великан стоял в углу с идиотской улыбкой на лице. Заметив, что Мейсон на него смотрит, он не отвел взгляда, а только поощрительно кивнул, словно одобряя лорда Эшлина, который наконец вступился за его хозяйку.

Мейсон умел поддерживать дисциплину на занятиях, поэтому он не предвидел особых трудностей в наведении порядка в собственной семье, состоявшей из одних женщин. Он заложил руки за спину и принял самый суровый вид, бывало, приводивший в трепет буйных студентов-первокурсников.

— Теперь, когда вы в состоянии выслушать меня… объявляю: я оставляю мадам Фонтейн, чтобы она помогла вам подготовиться к предстоящему сезону. Вы, все трое, начнете выезжать в свет в этом году.

Беа открыла рот — как он предположил, собираясь возразить. Он поднял бровь, ожидая, когда она заговорит, как будто подбивая ее отважиться и высказаться. Очевидно, он не утратил своего таланта, ибо она все же промолчала — или поняла бесполезность своих слов, или угроза заточения в монастырь произвела на нее сильное впечатление.