Чрезвычайные происшествия на советском флоте - Николай Черкашин

Мы сварили проливную систему. Чтобы опробовать её, пустили подпиточный насос. Вода пошла, это было видно по тонким струйкам, которые разбрызгивались через поры плохой сварки в такт поршневому насосу. Вдруг струйки прекратились. Звоню на пульт — в чём дело?

— Да подключили насос к почти пустой цистерне.

Я взревел:

— Вы там в холодке сидите и путаетесь, а мы в реакторном уродуемся!

В этот момент в отсек приходит Корчилов. Он мой ученик, я его готовил, положил мне руку на плечо и сказал:

— Миша, мне разрешили тебя подменить.

Я отправился на пульт, чтобы дать там разгон — поторопить с включением насоса. Прихожу — только рот раскрыл, а они мне:

— Всё работает, только что переключили на другую цистерну!

Бросаю взгляд на прибор АСИТ-5 и вижу, как начинает снижаться температура в рабочих каналах. Вздох облегчения — охлаждающая вода стала поступать в реактор. И в этот момент доклад из отсека: наблюдается голубое пламя в районе ионизационных камер. Это, конечно, было ионизирующее излучение гамма- и бета-частиц. Все, кто оказался в этот момент в отсеке, получили максимальное облучение, превышающее предельно допустимые нормы.

До сих пор меня мучает вопрос: так, значит, пуск насоса усугубил радиационную обстановку? И чем больше думаю, тем больше убеждаюсь — да. Подача воды в раскалённую активную зону реактора резко ускорила разрушение зоны, что привело к скачкообразному повышению активности в отсеке…

Вода пошла в раскалённые рабочие каналы. Там было градусов 400. Термический удар, потрескались стенки стальных обсадок. Радиация полыхнула невидимым пламенем. Обстановка резко ухудшилась. К тому же солёная морская вода удерживает наведённую радиацию. Корчилов и ребята пробыли там минут 10. Но этого хватило, чтобы получить смертельную дозу. Они хватанули при пуске насоса 945 рентген.

Я не удержался и спросил:

— Разве вы не знали, что давать воду в рабочие каналы — это всё равно, что заливать в раскалённый котёл воду? Взрыв…

— Знали. Но выбрали из двух зол меньшее. Тепловой взрыв был бы ещё хуже…

Ну а что надо было делать вместо пуска насоса, тогда никто не знал… Никто не предвидел, к чему это приведёт. Это сейчас хорошо рассуждать в спокойной обстановке…

Вскоре голубое пламя исчезло. Все работы по сварке системы мы закончили к 12 часам 4 июля. Таким образом, реактор без охлаждения находился 8 часов.

Корчилова из отсека я выводил…

Потом в реакторный пришёл Затеев. Я ему:

— Товарищ командир, немедленно уходите!

— Ну, я только посмотрю…

Я повторил свою просьбу. Нечего ему было зря облучаться. Он не уходит. Тогда я матюгнулся. Ушёл. Слава богу, не обиделся…

О появлении голубого пламени немедленно доложили в ЦП. Отсек загерметизировали, личный состав вывели из реакторного отсека в центральный пост. Переход из носа в корму был разрешён только через верх. Я задержался на пульте. И в это время почувствовал тошноту, слабость. Нагнулся над раковиной умывальника — стравил. Подумал — перекурил слишком на мостике, к тому же ничего не ел. Но Коля Михайловский, увидев, как меня выворачивает, сказал, что это от облучения. Только тогда до меня дошло, что все мы, кто работал в реакторном, хватанули изрядную дозу. Но сколько именно? Об этом я узнал только много лет спустя из одного секретного некогда документа…

Потом к нам подошла дизельная подводная лодка С-270, которой командовал капитан 3-го ранга Жан Свербилов. Мы его звали Жан Вальжан. «Эска» раза в три меньше нашей К-19. Поэтому принять всех она не могла. Перешли на неё с отваленных носовых рулей глубины человек тридцать. Тут же, на палубе, сбрасывали с себя радиоактивную одежду. Кителя с золотыми погонами швыряли в море. Жалко было. Их ветром уносило. С погонами быстро тонули… Прибыли на лодку босиком и в кальсонах, а кто и просто нагишом.

На «дизелюхе» нас переодели. Свербилов потом не мог обмундирование списать, которое нам выдали… У него инженер-механиком служил Толя Феоктистов, мы с ним вместе «Дзержинку» кончали. Он:

— Чем тебе помочь?

— Под душ надо.

— Нет у нас такой роскоши.

Принёс мне в носовой отсек три чайника с водой. Хоть первую пыль радиоактивную смыл…

Потом пересадили нас на эсминец «Бывалый». А тамошний механик — тоже мой однокашник, Толя Писарев.

— Что для тебя сделать?

— Устрой душ.

Отвёл он меня в машинное отделение. Час стоял под душем, радиацию смывал.

…В Полярном возле Циркульного дома толпился народ — смотрели, как наш эсминец подходит. Машины «скорой помощи» стояли на причале.

Жена, Надежда Сергеевна моя, хотела сюрприз мне сделать. Оставила полугодовалого сына у мамы и приехала с Большой Земли встречать меня в Западной Лице. Да не встретила — меня в Полярном высадили, а оттуда в Ленинград увезли.

В Ленинграде, в Военно-медицинской академии, где нас разместили, облучёнными подводниками занимались врачи-радиологи Волынский и Закржевский. Закржевский сам давал нам свой костный мозг, и сын его тоже. Много и успешно занималась нами врач Беата Витольдовна Новодворская. Выхаживала нас, как мать родная.

Михаил Викторович достал блокнотик и открыл на нужной странице:

— Вот, у меня тут всё записано. После жёсткого гамма-облучения прожили:

Ордочкин — (990 рентген) — 8 суток.

Корчилов — (945 рентген) — 8 суток.

Харитонов — (935 рентген) — 11 суток.

Савкин — (930 рентген) — 9 суток.

Пеньков — (890 рентген) — 13 суток.

Косычев — (845 рентген) — 8 суток.

Рыжиков — (720 рентген) — 21 сутки.

Повстьев — (629 рентген) — 18 суток.

Я схватил 300 рентген, а мичман Ваня Кулаков — 369.

Вот ещё одна выписка — из дневника врачебных наблюдений: «Угнетённое состояние больных сменилось затем кратковременным двигательным и психомоторным возбуждением, общим бесконтрольным чувством внутренней тревоги, страха. На протяжении всего заболевания сон был неглубоким, чутким, прерывистым, насыщенным неприятными сновидениями».

Обслуживающему персоналу сказали, что у нас острая психическая реакция, чтобы никто с нами в споры не вступал и выполняли бы все наши пожелания. Первое наше пожелание было, чтобы вместо белых исподних — «солдатских» — рубашек нам выдали флотские тельняшки. Выдали.

Потом приходит медсестра в палату, спрашивает, кто что желает на обед. Мы ушам не поверили. Я переспросил:

— А что можно заказать?

— Всё, что хотите.

Дальше бараньей отбивной фантазии не хватило. Баранью, говорю, мне отбивную, да с косточкой и чтоб на косточке бумажная кисточка была. Посмеяться решил.