Прайм-тайм - Лиза Марклунд

Андерс Шюман почесал голову. Ситуация выглядела довольно неприятной.

Мишель давно стала проблемой для газеты «Квельспрессен», и, честно говоря, «Квельспрессен» была реальной проблемой и для нее тоже. Несколько сотрудников газеты решили, что данная тележурналистка никуда не годится, и они часто и охотно делились своим мнением со своими читателями. Даже назначали ее победительницей конкурса «Обладательница худших нарядов года» два раза подряд, присудили ей титул самого переоцененного шведа тысячелетия, называли теледурочкой, награждали и менее приятными эпитетами, которые Шюман не мог сразу вспомнить. Они глумились над ее программами, печатали карикатуры с ней в разделе «Культура», поливали ее грязью на страницах, касавшихся телевидения, насмехались над ней, когда она получила их читательский приз. После этой ее ошеломительной победы им пришлось даже изменить свои правила вручения наград. Читатели больше не могли голосовать за того, кого они хотели видеть победителем. Жюри газеты во главе с Барбарой Хансон теперь само назначало пять номинантов – представителей телевидения, из которых они могли выбирать. В последнем случае Андерс Шюман ничего не слышал о двоих из них.

Пока критика и всякая чепуха о ней оставались на таком уровне, ни Мишель Карлссон, ни ее представители никак не реагировали.

В первый раз она подала в суд только после публикации серии статей с надуманными обвинениями ее в участии в афере с компаниями-«пустышками». Насколько Андерс Шюман понял, если газету могли ждать большие неприятности, то именно в этом разбирательстве.

Второй иск появился на свет после фотографий голой Мишель вместе с мужчиной, который, по утверждению «Квельспрессен», являлся преступником, сбежавшим из тюрьмы Эстерокер. Мишель посчитала информацию о ее связи с бандитом глубоко оскорбительной для себя. К сожалению, газета перепутала представителя преступного мира с норвежской кинозвездой, что привело еще к одному исковому заявлению. Ведь известный актер был женат, имел детей и утверждал, что его опозорили обнародованием этих снимков. Стратегия издания в отношении данных исков стала несколько шизофренической.

Они заявили, что, поскольку мужчина оказался норвежской кинозвездой, Мишель не имела причин чувствовать себя оскорбленной, даже если газета ошибочно назвала его преступником. А служителя Мельпомены соседней страны они никоим образом не опозорили, так как сего господина не удалось идентифицировать, поскольку, по утверждению издания, он был беглым гангстером.

Андерс Шюман вздохнул и провел рукой по лбу.

Третий иск, относительно которого, правда, удалось достигнуть примирения, касался матери Мишель Карлссон. Репортер нашел спившуюся родительницу телезвезды в отеле в Риге, где она без особого успеха зарабатывала себе на хлеб проституцией.

– Так много молодых девиц в нашем бизнесе сегодня, – пожаловалась бедная женщина на первой странице «Квельспрессен».

Она также умоляла Мишель связаться с ней. Она так скучала по своей девочке, и ей настолько не хватало ее, что она постепенно пристрастилась к наркотикам и алкоголю. Щеки Шюмана покраснели от стыда, когда он вспомнил заголовок того материала: «Помоги мне, моя любимая Мишель!»

О том, что мать оставила дочь у ее отца, когда девочке было только три года, они так никогда и не упомянули.

Тогда им удалось мирно договориться исключительно по той причине, что Мишель Карлссон вообще не хотела говорить о своей матери. И в финансовом плане это, естественно, более устроило газету, поскольку им в любом случае пришлось бы платить адвокату, если их ждал долгий и трудный судебный процесс. В остальных случаях примирения не произошло из-за отказа Мишель, а сейчас уже было поздно что-то менять.

Шеф редакции сложил исковые заявления убитой женщины в стопку. Тяжесть в голове из-за спертого воздуха мешала ясно думать. А он знал, что сегодня ему придется надолго здесь задержаться. Ведь требовалось тщательно оценить каждое слово, предназначенное для завтрашнего выпуска. Им меньше всего нужен был еще один иск, на этот раз на основании параграфа четыре Закона о свободе печати, из-за клеветы на умершего.

Он откинулся на спинку кресла, механизм затрещал под тяжестью массивного тела. Его жена проводила Янов день у знакомых в Викингсхилле, он зажмурился и смог увидеть ее под большим тентом, смеющуюся, с цветами в волосах и рюмкой в руке.

Почему он взялся за эту дьявольскую работу?

Потому что устал от той ветреной жизни, которую вел. Глубоко разочаровался в финансовых и творческих возможностях, имевшихся у него, когда он был ведущим программы и продюсером общественно-политического журнала телевидения Швеции. Его утомила известность, вытекавшая из занимаемого им положения. Приняв предложение стать руководителем редакции, он хотел делать нечто более значимое, требующее большей ответственности и хорошо продуманных решений. С тех пор он часто сомневался, правильно ли поступил.

Покинутая им программа между тем неплохо жила и без него. Мехмед явно превзошел его в качестве ведущего.

Шюман поднялся, принялся бродить по комнате из угла в угол.

«Какого черта я сел в эту лодку? – подумал он. – А сейчас она уже отплыла далеко от берега».

Дождь уже начал действовать Аннике на нервы, Бертиль Странд как ни в чем не бывало устроился в редакционном автомобиле «Конкурента» и, судя по доносившемуся оттуда его смеху, чувствовал себя там как дома. Она никогда не опустилась бы до подобного лишь ради того, чтобы немного согреться и обсушиться. Анника огляделась в поисках какой-нибудь защиты от ветра, любой крыши. Ее взгляд остановился на теплице, расположенной немного выше парковки. Интересно, такие обычно запирают?

Замок на стеклянной двери отсутствовал. Анника открыла ее и проскользнула внутрь. Тепло и запахи цветущих растений обрушились с такой силой, что у нее закружилась голова. Только сейчас она поняла, что весь день ничего не ела. На грани голодного обморока и промокшая, она села на гравиевую дорожку, протянувшуюся между двумя рядами кустов томатов, прислонилась спиной к большому деревянному горшку и посмотрела наружу сквозь прозрачную стену. Парковка и ведущий к дворцу мост предстали перед ней как на ладони.

Слова, которые она весь день пыталась выбросить из головы, сейчас всплыли в памяти.

«Вот, значит, как все получилось. Бывают же такие мамаши. Черт побери. Этого я никогда не прощу».

Она втянула воздух носом, а потом медленно выдохнула его через рот.

– Извини, – прошептала она. – Мне очень жаль, но ты же знал, что я должна…

На несколько минут Анника оказалась в плену двух эмоций – чувства вины и жалости к себе, они боролись между собой за пространство в ее душе, и она чувствовала себя несчастной, без особой уверенности в этом. Даже всплывшие из памяти лица детей не тронули ее глубоко.

Она поднялась, отыскала кран и утолила жажду, нашла длинную грядку рукколы и сахарного гороха, набрала себе немного того и другого, стараясь, чтобы это не бросалось в глаза.