Баллада о Сандре Эс - Канни Меллер

Я посмотрела на себя в зеркало. Ровно секунду я была уверена, что хочу этого ребенка. Может быть, позвонить Себу и рассказать, что он станет папой? Вдруг он обрадуется и примчится сюда первым поездом?

Но потом я поняла, что он вовсе не обрадуется. Что сказать ему такое – все равно что бросить в него еще один кирпич.

Расстилая постель Юдит тем вечером, я заметила, что под простыней что-то странно шуршит – и тут же нашла спрятанный там газетный лист. Юдит чистила зубы в ванной, стоя спиной ко мне.

Это была страница с поздравлениями и фотографиями юбиляров. Кому-то исполнилось сорок, какому-то консультанту по компьютерной технике – пятьдесят. Плюс несколько настоящих стариков. Мой взгляд остановился на имени Бенгта Мортенсона, которому стукнуло восемьдесят. На фотографии ослепительно улыбался человек, которому нельзя было дать больше шестидесяти. Я не могла поверить своим глазам: кажется, Юдит сказала, что убила его? Или в мире был еще один Бенгт Мортенсон?

– Отдай мне! – рявкнула незаметно подкравшаяся Юдит, брызжа зубной пастой.

– Значит, это он?

– Отдай сейчас же! Ты не имеешь права рыться в моих вещах!

– Вы его поздравили? У него был день рождения три недели назад.

– Он умер! Слышишь? Умер!

– Но три недели назад он еще был жив.

Юдит накинулась на меня, стараясь вырвать из рук газетный листок, и я, конечно, его отдала. Она рухнула на постель, тяжело дыша. Я прислонилась к стене, стараясь прийти в себя: мало того что старушка чуть ли не дерется, так она еще и наврала про Бенгта Мортенсона.

– Я скажу Мари, что тебе здесь не место. И тебя уволят.

– Здорово придумано, Юдит! Валяй! – голос у меня сорвался. Голова закружилась, накатила тошнота.

Юдит злобно фыркнула и умолкла. На минуту стало совсем тихо.

– Для меня он давно умер. Понимаешь? – произнесла наконец Юдит, часто и прерывисто дыша. – И самое ужасное… Ребекка, девочка моя, – всхлипнула она.

Тут я тоже расплакалась – из-за Юдит, из-за себя самой, из-за того, что росло внутри меня, в темноте.

– Если б я только знала все наперед, я бы забрала ее оттуда, – плакала Юдит. – Дети не должны переживать такое…

– Вы ведь могли оставить ее у себя, не отдавать чужим людям?

Юдит уставилась на меня: слезы все еще текли по щекам, но она уже начала сердиться и крепко схватила меня за руку.

– Что ты в этом понимаешь! – процедила она сквозь зубы. – Кто этого не пережил, тот не поймет! У меня больше нет сил говорить.

Перед тем как уйти домой, я нашла номер Бенгта Мортенсона в телефонном справочнике. Не знаю, зачем мне это понадобилось. Что я собиралась сказать? Что я звоню по просьбе Юдит Кляйн? Что она хотела поздравить его с юбилеем? А может быть, я хотела спросить его о Ребекке, о том, что с ней случилось на самом деле? А вдруг Юдит Кляйн – мифоманка? Что, если она сочинила всю историю от начала до конца? Мне не терпелось встретиться с Бенгтом Мортенсоном.

Но никто не взял трубку. И автоответчика там не было. Только длинные тоскливые гудки. Я пыталась представить себе комнату, в которой звонит телефон. Как может выглядеть жилье такого человека, как Бенгт Мортенсон? Нет, этого я не могла вообразить.

– До завтра! – послышался голос Мари. Я лишь кивнула в ответ, направляясь к лифту.

Дом сотрясался от ударов. Крыша, разобранная на блоки, лежала в металлическом контейнере, из которого ее по частям поднимали наверх с помощью устройства, крайне опасного с виду. Я жевала сухой бутерброд, сидя за кухонным столом и наблюдая за стройматериалами, мелькавшими за окном. Тонкие канаты, казалось, могли лопнуть в любую минуту. Марек и его друзья сновали по строи тельным лесам, будто их совсем не волновали несколько тонн металлочерепицы, которые могли в любой момент рухнуть им на головы.

Смерть. Все время рядом. Дышит в затылок, а мы и не замечаем.

Не хочу думать о маме. По крайней мере так, как думается сейчас. Я хочу помнить ее такой, какой она была давным-давно, в самом раннем моем детстве. Однажды серым, пасмурным вечером она исчезла. Я хотела, чтобы она осталась, а вот сама она не хотела. Она бросила меня. Нарочно или случайно – не знаю. Только вот думаю, что человек, который любит своего ребенка, будет беречь себя, а не поплывет куда глаза глядят, да еще когда на море сильные волны. Мама исчезла, и я даже не успела толком ее узнать.

Я лежу в кровати, осторожно гладя себя по животу. Не могу представить, что внутри кто-то есть. Завтра позвоню в больницу и запишусь. Больше откладывать нельзя. Сначала будет обследование, а потом, наверное, очередь. Но сегодня я буду просто отдыхать, лежа в постели. Я так устала, просто до смерти.

Из-за окна доносится польская речь. Хорошо, что они здесь. Иначе было бы совсем одиноко.

Вскоре голоса становятся тише – рабочие спускаются на землю, бросают инструменты в машину, которая срывается с места с сердитым ревом.

Вскочив с кровати, я бегу к окну: они уезжают, я останусь одна! Меня охватывает паника.

Я высовываюсь из окна, чуть ли не вишу на карнизе – опасно, но мне все равно. Главное, чтобы меня увидел Марек! Пусть хоть кто-нибудь меня увидит, чтобы я знала, что существую, что я есть на самом деле.

Но никто меня не замечает, и микроавтобус уезжает. Я ковыляю обратно к кровати. Сил совсем не осталось. Больше никогда не встану с постели.

Я просыпаюсь в ледяной постели от стука в окно и сперва думаю, что мне послышалось, но стук повторяется.

Может быть, какой-нибудь псих увидел, что по строительным лесам можно подобраться к окну? И все-таки я подхожу к окну и приподнимаю жалюзи. За окном стоит Марек.

Странно, наверное, что я открываю окно и впускаю его в комнату? Нет, не странно. Ко мне не так уж часто заходят гости, так почему бы не пригласить Марека? Он зовет меня к себе на кофе с только что купленными венскими слойками, которые чудесно пахнут. Его друзья уехали в город и вернутся нескоро.

Я молча смотрю на Марека. Мне холодно и одиноко.

Я закрываю окно, и через некоторое время мы выходим из квартиры. Марек ведет себя не так скованно, как в прошлый раз. Он с улыбкой открывает передо мной дверь.

В домике на колесах уже пахнет кофе. Значит, он был уверен, что я пойду с ним.

– No! – он мотает головой, и темные волосы волной падают на лоб. Марек быстро убирает челку, объясняя, что он, наоборот, был почти уверен, что я останусь дома, а кофе сварил заранее, чтобы сразу сесть за стол, как только вернется домой. «Чтоб было чем утешиться, если расстроюсь». Я с трудом понимаю его английский, но все же понимаю. Значит, он привык к неудачам и умеет справляться с неприятностями. Вот бы узнать, как он этому научился, но не хочется лезть с расспросами. Тема деликатная, лучше подождать.