Адольфус Типс и её невероятная история - Майкл Морпурго

И ведь сегодня был такой прекрасный день: чистое небо и море синее-синее. Под всеми изгородями вылезли примулы и чистотел. Почему в хорошие дни случается всякое плохое? Барри тоже ходит несчастный: думает, я на него злюсь. А я не злюсь на самом деле. Ну, то есть злюсь, но не сильно. Я с ним завтра помирюсь. Сегодня мы слышали ещё больше сильных взрывов, а от одного вообще весь дом затрясся. Надеюсь, у Ади и Гарри всё хорошо.

Среда, 8 марта 1944 г.

Первым это сказал кто-то в школьном автобусе утром. Я не могла поверить, не хотела верить, но миссис Блумфелд сказала нам, что это правда. «Слэптон-Бич отель» вчера взорвали, разнесли на кусочки во время учений по высадке. Она говорит, совсем ничего не осталось, только куча камней. Днём по пути домой Барри набрал для меня примул – наверное, подумал, что от них мне полегчает. Но они не помогли. На этот раз я знаю, что больше не увижу Типс. Теперь даже надеяться незачем. Видимо, она прожила все свои девять жизней, но ведь её котята нет? Я даже плакать не могу – вся закаменела от горя. Пару минут назад пришёл кот дяди Джорджа. Может, он знает, что случилось, и пытается сделать мне приятное. Я сразу его выставила. Не хочу никакую другую кошку, никогда.

Среда, 15 марта 1944 г.

Сегодня утром мама сказала, что у неё для меня большой сюрприз. Я подумала, что она попытается меня утешить. Сначала она сказала, что мы с Барри можем сегодня не ходить в школу, так что мы сразу поняли: будет что-то интересное. Потом она приготовила особый воскресный обед, хотя сегодня вовсе не воскресенье: жареную курицу и яблочный пирог с крошкой. На стол постелили самую красивую скатерть, поставили лучший фарфоровый сервиз, а мама сделала причёску, напудрилась и накрасила губы. Даже дядя Джордж стал меньше похож на старое пугало, чем всегда. Он зачесал волосы и надел галстук. Дедушки не было, и никто не говорил мне, где он. Мама только постучала себя по носу и загадочно улыбнулась. Барри сказал, что знает, в чём тут дело, но мне не скажет. Тогда я притворилась, что мне всё равно, и зря, потому что он сразу расстроился. Он ведь только старался не испортить сюрприз. И когда сюрприз случился, это было грандиозно, просто грандиозно.

Когда мы услышали, как снаружи залаяли собаки, я догадалась, что это, наверное, Ади. Я была в этом уверена. Я выбежала из дома, но приехал не американский джип, а просто машина, дедушкин старый форд, всё ещё пыльный после стояния в сарае. Кто-то махал мне из машины. Я поначалу не разглядела, кто это. Потом он открыл дверь и вылез из машины. Он был не в американской форме, а в британской, с правильными полосками на рукаве. Папа! Папа в своём армейском берете! Папа дома!

– Привет, Лил, – сказал он, – помнишь меня?

Я подбежала к нему, и мы обнялись во дворе фермы, а пёс дяди Джорджа кусал шины дедушкиной машины. Потом мама с папой обнимались, и мама сильно плакала, и даже дядя Джордж, кажется, плакал, когда тряс папину руку. Когда через пару минут я огляделась, чтобы познакомить папу с Барри, его не было. Он сидел рядом со мной за обедом, но был не такой разговорчивый, как обычно, и почти не ел, что уж совсем на него не похоже. Это был самый лучший обед. Папа уплетал так, как будто вообще ничего не ел в те два года, что его не было.

Он с самого начала предупредил, что ни слова не скажет про Африку, Италию и армию. Зато он хотел знать всё-превсё о доме, о ферме и эвакуации и как мы со всем этим справились. Мы рассказали ему про переезд, про Ади и Гарри и про «Слэптон-Бич отель» и Типс. Папа сказал, что ему ужасно жалко, и поцеловал меня. Очень мило с его стороны, потому что я знаю, он никогда особенно не любил Типс.

Папа попытался поговорить с Барри, но Барри весь застеснялся и не сказал ни слова. Немного погодя он извинился и попросил разрешения уйти. Я не могла понять, почему он так себя ведёт, пока мама не объяснила.

– Мальчик потерял отца, – тихо сказала она папе. – Он служил в ВВС и погиб где-то под Дюнкерком – да, Лил?

Мне стало ужасно стыдно, что я такая глупая и сама всё не поняла. Мой папа ко мне вернулся, но Барри своего никогда не вернуть. Я вышла и увидела его на крыльце, он сидел и смотрел на море. Барри не хотел разговаривать и смотреть на меня не хотел. Но он хотел, чтобы я осталась, это было видно. Я села рядом с ним, и мы долго-предолго молчали, а так могут только настоящие друзья.

Барри всё-таки развеселился вечером, а вот я была не так рада: мама сказала, мне придётся переехать из нашей комнаты, потому что там будет спать папа. И пока он не уедет, – он говорит, у него пятидневный отпуск, – я ночую на диване в гостиной. Но это даже неплохо, потому что, если повезёт, можно каждый вечер допоздна не ложиться. Они ведь не смогут заставить меня лечь спать, раз я здесь, внизу. И в любом случае это не так уж страшно, потому что у меня тут есть камин и огонь, на который я могу смотреть и который меня согревает.

Знаю, что не должна такое говорить и даже думать не должна, но я думала. Когда приехал папа и я поняла, что это не американский джип, то почувствовала какое-то разочарование. Я увидела папу и обрадовалась, но в то же время огорчилась, оттого что это не Ади. Это неправильно, я знаю. Но всё равно я очень счастлива, что мой папа дома, живой и здоровый. Я так по нему соскучилась; теперь, когда он приехал, я это поняла. Мы снова настоящая семья. Он похудел и чуть-чуть полысел, но ему я этого не скажу. Ему не понравится.

Понедельник, 20 марта 1944 г.

Мне пришлось попрощаться с папой ещё утром, перед тем как уйти в школу. Он проводил нас с Барри до конца нашей дорожки, где останавливается школьный автобус, и Барри шёл в папином берете. Он прямо влюбился в этот берет. Папа снова надел форму, в первый раз с того дня, как приехал, и я очень гордилась, когда его увидели другие ребята. У него на рукаве три полоски, и это значит, что он сержант и может приказывать другим солдатам, что делать. По-моему, я не плакала потому, что больше гордилась, чем грустила. Он говорит, что я должна быть умницей и хорошо себя вести. «Я скоро опять буду дома, Лил, – так он сказал. – Побереги свою маму ради меня и будь умницей. Война закончится, ты и опомниться не успеешь». Барри отдал ему берет. Папа взъерошил Барри волосы, и мы зашли в автобус и побежали к заднему сиденью. Папа становился всё меньше и меньше, и дальше. Скоро, слишком уж скоро он совсем скрылся из виду. Тогда-то я и заплакала, но подальше высунулась из окна, чтобы никто не заметил.

Было так странно, что папа дома. Почему-то в доме для него не нашлось подходящего места. Бо́льшую часть времени он проводил с дедушкой и дядей Джорджем на ферме и чинил там все машины, а в какой-то день возился с двигателем трактора вместе с Барри, которому нравится пачкать руки в масле. Один раз он сходил выпить в паб с дядей Джорджем и остальными из отряда местной самообороны, – кажется, это было что-то вроде вечеринки по поводу приезда домой, но мы, конечно же, не пошли, потому что нас в паб не пустят. Мама была так счастлива, когда папа только приехал, но потом я увидела, как она смотрит на него из окна кухни, и поняла, о чём она думает. Дни проходили, и папиного отпуска оставалось всё меньше, а мы все думали об одном и том же. Мы уже не смеялись, как раньше. Мы просто ждали момента, когда ему пора будет уезжать, и из-за этого не могли радоваться так, как должны были. Это нависало над нами, как тень. Теперь папа уехал и как будто никогда и не приезжал. Я буду молиться за него каждый вечер, пока он не дома, вот прямо сейчас начну и не пропущу ни одного вечера. Чтоб мне умереть на этом самом месте, если совру.