Булыжник под сердцем - Джулз Денби

В глазах у него блестели слезы – и это у мужчины, которого весь городок считал крутым. Он мог плакать – нет, скорбеть – по этому пропащему ребенку. Я глянула на Моджо. Он откинулся в кресле. В одной руке болтается сигарета, огонек пугающе близко к коже, второй рукой прикрыты глаза. Да, мне бы тоже не хотелось такое увидеть. Гейб отхлебнул остывшего чая и вновь заговорил:

– А потом Тед покончил с собой. На ее тринадцатилетие. Повесился в гараже. Она думала, это ее вина – ее близкие умирают, потому что она такая грязная. Думаю, просто кто-то узнал, чем он занимается, и стал угрожать. Конечно, пошли слухи, но их быстро замяли. Типа, Илкли, приличное общество – ну, сама понимаешь. В приличном обществе такого не случается… Я с ней познакомился через полгода. И пару лет спустя она рассказала мне про Теда. Выдала, что нам нельзя встречаться, потому что она проклята. Вот именно так: «Я проклята, Гейб». Я прижал ее к стенке и вытряс из нее правду – она дрожала и плакала, как побитая собака. Я и не представлял, что могу так злиться. Я готов был взорваться. Наверное, тогда я перестал быть ребенком – мне было шестнадцать. Да, я всегда думал, что у Джейми серьезные проблемы – она вела себя как чумовая: пила, кололась, трахалась с кем попало. Пить начала в четырнадцать, потом наркота и парни. Образцовый неблагополучный ребенок. Не помню, сколько раз я ее из передряг вытаскивал. В общем, там явно было что-то наперекосяк. Я думал, это потому, что у нее родители полные отморозки… Им она сначала ничего не рассказывала. Но потом, типа, прочитала статью в женском журнала о насилии над детьми. Поняла, что она не одна такая. Там писали, нужно говорить родителям и, типа, не молчать. Так она, бедолага, и сделала. Они взбеленились, уроды. Начали вопить и орать. Типа, она порочит имя дядюшки Теда, который ее «обожал». Типа, пытается привлечь к себе внимание. Типа, у нее с головой не в порядке. Типа, она испорченная врунья, и шлюха, и потаскуха, и всегда такой была. Позор семьи. Как они ее так воспитали? Ей же оплачивали лучшую школу и то-се. По полной программе. В общем, они ее вышвырнули. О да: «Она написала только "прощай"»[22]. Из своего, блядь, красивого дома, из своей красивой жизни. Уебки.

Злость Гейба казалась почти осязаемой, густой и черной. Кулаки стиснуты, на смуглой коже белели костяшки.

– Она перерезала вены. Я нашел ее на болоте в Хэппи-Вэлли. В пещерке, у нас в детстве там было, типа, убежище… Собачий холод; повсюду кровь. Врачи потом сказали, холод ее и спас – типа, кровь загустела и текла медленно. Не знаю, зачем я туда забрался – я, типа, собирался на свиданку, а потом вдруг ее отменил и пошел в нашу пещерку. И нашел ее. Она лежала белее мела – как привидение. Я разорвал майку, перевязал ей запястья и поднял на руки, и знаешь что? Она, такая огромная, будто ничего не весила – странно… Добежал до бара и вызвал «скорую». Ну и скандал был, господи боже. Джейми какое-то время продержали в больнице, а потом предки решили отправить ее, типа, на принудительное лечение. Но моя мама сказала, нет, привози ее к нам. Так я и сделал, и мама с сестрами стали о ней заботиться. Когда они узнали про дядюшку Теда – господи, я порадовался, что он сдох, – они б его на кусочки порвали. Ее предки заикались о «дурке», но я сказал – нет. И точка. Ее старик пытался нас с мамой доставать, но на самом деле ее предков устраивало. Можно строить из себя мучеников, но, если по правде, они хотели от нее избавиться – и побыстрее. Поэтому в конце концов сказали: «Она сделала свой выбор – и пусть в наш дом больше не возвращается». Думаю, «наш дом» говорит сам за себя. И я ответил: «Отлично». Уроды.

Он снова умолк и зажег очередную сигарету. Пальцы у него слегка дрожали. Я не в состоянии описать то, что чувствовала: как могли родные отец и мать так поступить с ребенком? Это же… В общем, мне не понять. Гейб затянулся и заговорил дальше:

– Так вот, какое-то время она была плоха: лежала в депрессии и рыдала без умолку. Врачи всё пытались всучить ей разные таблетки, но мама сказала – ни за что, ей нужна любовь. Мама – еще тот случай. Я ей говорил: «Слушай, это не очередная лиса-подранок и не брошенный котенок. С этой девчонкой возиться и возиться». Но сестры хором обещали помочь – типа, больше ничего не остается, да и Джейми уже теперь член семьи. Мама, типа, только улыбалась. И оказалась права. Время шло. Были повторные срывы, много хлопот, но Джейми поправлялась – ну, насколько возможно при таких обстоятельствах. Крыша у нее не сразу стала на место – она ошивалась с байкерами и все такое. Но я заставил ее бросить наркоту, сманил ходить со мной вместе на тай-чи и приучил гулять по болотам. Она до сих пор везде пешком ходит, верно? Мы катались на пони, ходили купаться летом на озеро Лидо – в общем, развлекались. И скоро Джейми начала нормально спать – не просыпаясь по ночам с криками. И завязала с пьянством. Я даже начал было думать – все пришло в норму. Но кое-что осталось – парни… Как-то она призналась, что понимает – ее тянет на откровенных козлов, но ничего не может с этим поделать. Это как наркотик – как бы плохо все ни заканчивалось, ей не завязать. Я не знаю, чем ей помочь – поэтому только за ней присматриваю. Сначала пытался вмешиваться – типа там, бил этим уродам морду и все такое. Но толку мало: Джейми все равно приползала к ним обратно, рыдая. Нет смысла отбирать дурь, на которой она сидит. Она из шкуры вон вылезет, чтобы ее вернуть, – ты не видела. Будет кричать, биться головой о стены, резать вены – жуть. После такого самому иногда стыдно, что ты – мужик. И они это чуют, ублюдки. Прямо хищники, акулы сучьи. Как этот вот Доджер. Блин, не знаю. Остается только сидеть дома и ждать. И бояться за нее. Сколько раз я ездил ее искать – и ничего… Господи. Послушай меня, что бы мы ни делали – у нее в сердце огромная черная дыра, нам ее не заполнить. Я это понял. И мне кажется, поэтому она и выходит на сцену и всех смешит. Ну да, вроде как дикость, но так было всегда – она все время нас веселила. Для нее смех – типа, как защита. То, что она сама создала, что не связано с прошлым. И ей это необходимо – ей нужна эта сила. Кто знает, может, если на сцене все сложится, ей больше не понадобятся разные уроды. Хотя бы попробовать можно.

Он умоляюще посмотрел на меня:

– Лили, пойми – Джейми нельзя ненавидеть. Это была не ее вина. И сейчас тоже – не ее. Она ничего не может с собой поделать. А если ты по правде хочешь с ней дружить – присматривай за ней, я не могу быть здесь все время. Мы ей нужны – верно я говорю, Моджо?

Рассказ Моджо

Гейб развернулся и с болью посмотрел на Моджо. Тот мягко похлопал его по руке:

– О, архангел Гавриил, какой же ты добрый. Я знаю, знаю, это ужасно тяжело. Нас выбросили в мир – а дальше лети, как хочешь.

Моджо пустил по кругу свои сигареты; мы закурили и с минуту дымили в тишине. Наконец он вздохнул:

– Мы познакомились «У Счастливчика» – может, знаешь. Кошмарное место. Жуткая публика. Джейми было двадцать один, мне… ладно, не важно. Я только вернулся из Лондона и жил у друзей в… скажем так, коттедже, в Бингли. Шикарное местечко, сплошные пироги и кьянти. Друзья – милая семейная пара. Правда, все время пытались меня сосватать: «Мо, дорогуша, познакомься, это Тревор, он преподает английский в университете. Роскошный парень. Только что переехал из Пенджа. Совсем не выпендрежный». Все эти парни из шкафа, с ног до головы в твиде и вельвете, а тут moi[23]– в «Версаче». Нет уж. Я подумывал самому снимать жилье, но все это так сложно. А потом, когда Терри с Тимом уехали в Грецию на пару месяцев, я остался присматривать за домом. Так удобно! Но через неделю возникли затруднения… Я приехал сюда ради кое-кого особенного, вы же понимаете, а у нас не заладилось. Мне стало так грустно, мои дорогуши, так грустно. В общем, я сунул самое необходимое в сумочку, а носик – в кокаин и, так сказать, отправился в свободное плавание. Ходячая катастрофа, господи боже. В конце концов я очутился «У Счастливчика» – в состоянии нестояния. К счастью, там сидела Лонни. Я умудрился добраться до ее столика и плюхнуться на стул. Ну, ты знаешь Лонни, всегда как на приеме при дворе – сплошной драматизм с русским акцентом: «моя торокая», «выпей вотки», «Илонка тепя опошает, посити со мной». Лонни – уроженка Брэдфорда, но разве скучная реальность может помешать красивой сказке? По выходным Лонни – принцесса Анастасия. А в остальные дни недели – просто царица Екатерина. Так о чем это я? Да, точно. Значит, я сел на этот ужасный крошечный стульчик и выпил этой ужасной водки. Заведение напоминало зоопарк – всякие отвратительные алкаши и косящие под богему цивилы. А я, ясное дело, в платье. Да, не путайте: я парень, который любит носить женскую одежду, а не транс – это совсем другое. Так вот, отведав жуткого зелья Лонни, я доковылял до бара – выпить чего попристойнее. Знаю, глупо, но тогда я плохо соображал. Я стоял там – в колготках, на каблуках и костюмчике а-ля «Гуччи», и вдруг меня ударил какой-то мужик. Прямо по щеке. Я рухнул на грязный пол, как срубленный дубок, – даже потерял на пару секунд сознание. А когда очнулся, увидел, что валяюсь на грязном полу, а меня практически оседлала тигрица, мои дорогуши. Джейми. Она возвышалась над моим распростертым телом и кричала на этого громилу. Я попытался встать. Она тут же отошла и, не сводя полыхающего взгляда с этого пьяного животного, помогла мне подняться. Животное было явно озадачено. Оно все еще лепетало что-то об «извращенцах» и «нормальных людях», но Джейми поддерживала полубессознательного меня и буквально разрывала его взглядом. Думаю, она бы и в драку полезла, но мужчина так поразился этой гарпии, что ушел сам, что-то бормоча под нос. А потом, ясное дело, нас выставили. Первым делом она спросила: «Сумочку взяла?» Она дрожала как лист, лицо – белее мела. Думаю, я выглядел не лучше, но оставим это за кадром. Я был – как бы это сказать – тронут ее поступком. Меня редко защищают чужие люди – скорее наоборот. Поэтому я сморозил глупость: «Знаешь, я парень». И о чем я думал? «Знаю, – нетерпеливо перебила она. – Какая разница – ты такой красивый, такой красивый». И эти слова, сказанные от чистого сердца, поразили меня до глубины души. Это был не комплимент – хотя я люблю комплименты. Это было нечто иное. Какой-то подсознательный рефлекс. Будто ребенок рассматривает игрушку, которую родители не в состоянии купить. И еще я понял, что Джейми считает себя невероятно страшной. Я такое уже видел. Я начал было говорить, но тут что-то закололо, и я испугался, что на этот раз меня покалечили сильнее, чем обычно. Я, наверное, застонал… Остаток вечера мы провели в больнице. Медсестры и доктора обращались с нами очень грубо. Мы были характерная пара. Я весь пунцовый – далек от идеала. А Джейми… Господи! Тогда она носила кожаные брюки и футболки в обтяг; «гады» и шипованные напульсники. А на щеке можно было спокойно нацарапать свое имя – столько там было штукатурки, как выражается Колетт. Зато смешная и веселая. И начитанная – явно не по программе. Даже медсестры слегка оттаяли – так что некоторого успеха в обществе мы добились. Я потом долго размышлял, как можно проявлять такую доброту к чужому человеку. Наверное, это твоя семья повлияла, Габриель, дорогуша. Наконец нам выдали таблетки и прочитали нотации. Мы спустились на стоянку, и вдруг я сказал: «Тебе есть где ночевать? Не хочешь поехать со мной в Бингли?» Честно говоря, я просто не хотел оставаться один – особенно в Бингли. Она замялась всего на секунду, а потом кивнула: «Спасибо». Какие манеры! Опять воспитание твоей матушки, Ангел? А потом мы устроили пижамную вечеринку – словно знаем друг друга вечность. Потрясающе. Никогда бы не подумал, что смогу так быстро привыкнуть к человеку, одетому как Джейми. Мы прожили вместе две недели, а потом решили снимать квартиру. Меня устраивало – Джейми согласилась заняться нудными формальностями, а мне в общем-то все равно, где я обитаю – привычка после частной школы-пансионата. Я могу крепко спать где угодно – зачастую я так и делал. Мы сняли квартиру. Сначала в Мэнингеме, затем переехали в Андерклифф, потом сюда. И, к слову, кто у нас только не жил. И милые ребята – я обожаю, когда ты живешь у нас, Габриель, с тобой так спокойно. И жуткие типы. Последние, по большей части – Ошибки Джейми, как я их называю. Этот ужасный Энди – омерзительный человек. Украл мои прекрасные часы от «Картье» и серебряный браслет от «Тиффани». Кое-кто был этим весьма удивлен, можешь мне поверить. Джейми в своем репертуаре – думаю, Ангел, ты со мной согласишься, – жутко убивалась из-за поведения этой твари. Она всегда убивается – правда, уже потом. Причем ей жаль не себя, а тех, кому за нее больно. Да, я очень за нее переживаю. Правда, не так как ты, Габриель. Я не собираюсь ее спасать – вообще никого спасать не собираюсь. Думаете, я бездушный эгоист? Быть может. В отличие от вас, я не из Армии спасения, дорогуши. Мне не нравится, как Джейми над собой издевается, но это ее жизнь, и только Джейми может ее изменить. Я не в праве кого-то осуждать – я сам не идеал. Но я буду присматривать за ней и сделаю все, чтобы она преуспела на сцене – в этом я с вами согласен. Это даст ей в жизни цель и выход творчеству. И, возможно – когда-нибудь – освободит от прошлого… Я не такой впечатлительный, как ты, Ангел: Джейми не мое дело жизни, а мой друг. Вне этих стен у меня своя жизнь, и она касается только меня. Наверное, потому мне и нравится жить с Джейми – терпеть не могу временные пристанища с кучкой шумных, попахивающих кукурузой провинциальных геев, которым всем одновременно потребна ванна. А здесь, может, и трущобы, но меня это устраивает – неким извращенным образом. По крайней мере, здесь мне плевать. Я могу быть собой… Ну все, дорогуши, нашей девочке уже хватило обнажения душ. Я пошел на свою маленькую раскладушку. Я люблю тебя, мой Архангел, люблю до безумия. А ты, Тигровая Лилия, прошу тебя, не волнуйся. Научись принимать то, чего не изменить. Она вернется домой – и ты будешь ей нужна. В отличие от тебя, я не беспокоюсь за жизнь и здоровье Джейми, Габриель. Мне кажется, стать жертвой какого-то маньяка – не ее судьба.