Сезон мошкары - Джайлс Блант

Знаки состояли из стрел в три или четыре дюйма длиной; стрелы пересекались, сливались в причудливые узоры. Иные были собраны в пучки, из которых выглядывала стрела подлиннее, служа как бы указателем. По краям шли рисунки — луна в различных стадиях: полная, половина, три четверти и нарождающийся месяц, и повсюду начертанные цветными мелками цифры.

Оторвавшись от каменной стены, Кардинал обогнул гранитный уступ. Там, где он очутился, запах был просто тошнотворным. Он прикрыл нос и рот полой вытянутой из штанов рубашки.

То, что лежало в пещере, было некогда человеком, но ничего человеческого в этой груде теперь не осталось. Мужской труп был голый, с мускулистыми руками и ногами. Уцелело от него, правда, совсем немного — побелевшая куча мяса в темном холодном мраке пещеры. Какой бы жизнью ни жил некогда этот человек, конец его был ужасен. Кисти рук и стопы отсутствовали, не было и головы. Месиво ран кишело червями, отчего казалось, что тело шевелится.

Послышался шорох, и Кардинал резко обернулся.

Из-за гранитного выступа на труп глядела Делорм.

— Не знаю, как ты, — сказала она, — но я не думаю, что сделала это мошкара.

Кевин Тейт поднял мухобойку и на цыпочках подкрался к окну. Мушка, которая только что грызла его щиколотку, сейчас билась о стекло. Мухобойка опустилась, и мушка получила по заслугам. Действуя мухобойкой как лопаткой, он соскреб со стекла трупик и понес его к двери, приоткрыв дверь лишь на время, которое требуется, чтобы выбросить мушку, не впустив под кров Кевина Тейта, к его, так сказать, столу, ее товарок.

Стирая со стекла пятнышко клинексом, он увидел, как к лагерю подкатил черный БМВ Рыжего Медведя. Надо отдать должное, умеет пожить этот Рыжий Медведь. Одетый с головы до пят во все белое, Медведь представлял собой внушительное зрелище: шесть футов росту, черные волосы до плеч и черный внедорожник в качестве фона. Он вылез из машины, а вслед за ним выпорхнули две хорошенькие птички, блондинка и брюнетка, чьи статные фигуры говорили о часах упорных занятий фитнесом.

Втроем они пересекли бывшую бейсбольную площадку, направляясь к хижине Медведя, без сомнения, лучшей в этом ветшающем кемпинге и единственной многокомнатной. Кевин глядел на это из окна: высокий индеец, одетый в белое, что тебе Элвис Пресли в его последние годы, шел, обнимая за плечи обеих девушек. Бус и браслетов на нем было такое количество, что при каждом его шаге они позвякивали, но вульгарным это не казалось благодаря красоте индейца и исходившему от него ощущению мощи.

Кевин Тейт был не из тех, кто особенно ценит в людях мощь или харизму, возможно, потому, что сам он ими не обладал. Хотя в привлекательности своей он не сомневался — ведь женщины питают слабость к нищим поэтам, а эротизм непреходящей меланхолии давно и всем известен.

Кевин плюхнулся на кровать и раскрыл свою записную книжку. Вытащил черную авторучку, подаренную ему Терри на его двадцать первый день рождения. Он собирался набросать стихотворение о бедности и жажде, но авторучка замерла, так и оставшись неподвижной.

Он пролистал записную книжку, проглядывая записи, сделанные в последние месяцы, — размышления, наблюдения, стихотворные строки.

Влюбилась в капитана,

Он стал казаться ей

Звездою путеводной,

Мечтою жизни всей…

Бессвязный обрывок, и Леонардом Коэном слишком уж попахивает.

Волшебник превращает

Вино в прозренья дар…

Одному богу ведомо, куда он собирался с этим вырулить. Кажется, давно уж не писал он ничего путного. Завершил было поэмку в марте, но ни в какой из журналов так и не отправил — надо еще ее почистить малость. А последние месяцы он все собирался с силами, бездействовал, ждал озарения, которое он сразу распознает. Оно вспыхнет фейерверком, рассыплется фонтанами искр в густом мраке его сознания.

— Рады видеть вас на нашем шоу, Кевин Тейт!

Кевин любил воображать, как его станет интервьюировать Дэвид Леттерман, хотя ему и было известно, что тот никогда не интервьюирует поэтов. Кевин мечтал, как станет первым таким интервьюируемым.

— Вот вы здесь, Кевин Тейт, — мысленно проговорил он. — Тиражи вашей последней книги распроданы и побивают все рекорды. Ваши стихи разобраны на цитаты. Вы теперь не просто поэт, вы — культурная сила. И в то же время вы — не знаю, как бы помягче выразиться, — связались с подонками, отбросами общества. Наркодилерами. Как вы сами это объясняете?

— Наркодилеры, Дейв, оказывают неоценимую услугу обездоленным. Они — скажем прямо — очень востребованы. На протяжении многих веков люди использовали наркотики. И всегда будут их использовать. Вспомним Колриджа. Вспомним Рембо. Легкий разброд в сознании никому еще не причинил вреда. Не только одни художники спасаются подобным образом. Мы брошены в темную пропасть, Дейв, и каждому, кто хочет выбраться, нужна помощь.

(Аплодисменты, которые Леттерман пропускает мимо ушей.)

— Но вы, поэт, якшаетесь с бандитами. Это вас не тревожит?

— Тревожит? Не то слово. — Кевин забарабанил пальцами. — Я просто в шоке!

(Смех.)

— Так обрисуйте нам, пожалуйста, как может такое — простите, но мне приходится это сказать — нетрадиционное поведение… согласовываться с вашими творческими замыслами?

— Замысел у меня, Дейв, один-единственный. Это заработать продажей контрабанды как можно больше и как можно быстрее. А после отчалить на несколько годков куда-нибудь в Грецию и там написать что-нибудь великое. А может быть, это будет Барселона или Танжер. Я еще не решил.

Потом по настоянию Леттермана он читает свою последнюю поэму. По окончании следует почтительная пауза, а за нею благодатный шквал аплодисментов.

В замысле этом была одна закавыка, о которой Леттерман и не подозревал: Кевин питал слабость к своему товару и был даже склонен думать, что именно личное знание предмета торговли обеспечивает исключительный успех его операциям. Но так или иначе, в настоящее время он не злоупотреблял: редкие подкожные инъекции роли не играют. Никто еще не пострадал от таких инъекций. А кроме того, Кевин был твердо уверен, что в его власти прекратить и их. Может, вновь вернуться к «двенадцати шагам».

Таков был замысел Кевина: продолжать не злоупотреблять и копить денежки весь следующий год. А потом рвануть, куда — один бог ведает. В Грецию, Танжер, Барселону и жить в счастливом творческом уединении, попивая крепкий кофе и сочиняя стихи. Стихи он будет раз за разом посылать Терри, чтобы знала о его успехах и что он в порядке. Иначе она во что бы то ни стало разыщет его, пытаясь окружить своей заботой.

Терри склонна относиться к нему по-матерински, и порой жутко некстати. Так несколько дней назад ему пришлось просветить ее на этот счет, после чего она собрала вещи и исчезла — ни слуху ни духу. Может, вернулась в Ванкувер. Вот и прекрасно. Через пару недель он звякнет ей — сообщить, что не сердится. А пока надо подкопить кое-какую сумму, и поможет ему в этом Рыжий Медведь.