Шутовской хоровод - Олдос Хаксли

Зоэ швырнула кусок хлеба, угодивший ему в щеку, немного пониже глаза. Колмэн откинулся на спинку стула и хохотал до тех пор, пока у него из глаз не покатились слезы.

Один за другим они вступали в вертящуюся дверь ресторана и, потоптавшись в движущейся стеклянной клетке, выходили в прохладу и мрак улицы. Шируотер поднял свое широкое лицо и два-три раза глубоко вздохнул.

— Там внутри было слишком много углекислоты и аммиаку, — сказал он.

— Какое несчастье, что стоит двоим или троим сойтись во имя Божие или хотя бы в более цивилизованное имя восхитительного автора еженедельных статеек… — Меркаптан проворно отпарировал предназначавшийся его животу удар трости Колмэна, — какая грусть, что при этом они обязательно отравляют воздух.

Липиат поднял глаза к небу.

— Какие звезды, — сказал он, — и какие изумительные провалы между ними!

— Ночь прямо как в оперетке. — И Меркаптан принялся напевать баркаролу из «Сказок Гофмана»: — Liebe Nacht, du schöne Nacht, oh stille mein…[44]та-та-та. — Здесь его познания в немецком языке изменили ему. — Та, там… Та, там… Восхитительный Оффенбах. Ах, будь у нас сейчас опять империя! Еще один Наполеончик! Париж снова стал бы Парижем. Тидди, там-ти-та-там.

Они шли без всякой цели, просто для того, чтобы прогуляться этой мягкой прохладной ночью. Колмэн указывал дорогу, при каждом шаге постукивая по тротуару железным наконечником своей трости.

— Слепой в роли поводыря, — объяснил он. — Ах, если бы нам по дороге попалась канава, расщелина, большая яма, кишащая ядовитыми сколопендрами, полная навоза. С каким наслаждением я завел бы вас всех туда!

— Знаете что? — серьезно сказал Шируотер. — Вам не мешало бы пойти к доктору.

Колмэн от восторга даже завыл.

— Вам не приходит в голову, — продолжал он, — что мы идем в эту минуту среди семи миллионов людей, и каждый из них живет своей личной, обособленной от всех жизнью, и каждому из них в высокой степени наплевать на всех нас? Семь миллионов человеческих личностей, каждая из которых считает себя столь же значительной, как любой из нас. Из них несколько миллионов сейчас спят в отравленной атмосфере. Сотни тысяч пар в эту минуту предаются взаимным ласкам, которые слишком отвратительны, чтобы их описывать, но ничем не отличаются от тех, которыми каждый из нас восторженно, страстно и красиво выражает свою любовь. Тысячи женщин мучаются в родовых схватках, и тысячи особей обоего пола умирают от самых разнообразных и удивительных болезней или попросту оттого, что они зажились на свете. Тысячи пьяных, тысячи обожравшихся, тысячи полуголодных. И все они живы, все они неповторимы, индивидуальны, чувствительны, как мы с вами. Ужасная мысль! Эх, взять бы да завести их всех в большую яму со сколопендрами!

Он постукивал по тротуару с таким видом, точно искал эту расщелину. Потом он запел во всю глотку.

— Всякая тварь и скотина да хулит Господа; да хулит Его и да проклинает и ныне и присно и во веки веков!

— Ох уж эта м не религия, — вздохнул Меркаптан. — Вот тоже удовольствие — с одной стороны, мускулистый христианин-художник Липиат, с другой — Колмэн, воющий черную мессу… Ужас! — Он сделал итальянизированный жест и повернулся к Зоэ. — А вы что скажете обо всем этом?

Зоэ кивнула головой в сторону Колмэна.

— Я скажу, что он — свинья, каких мало.

Это были первые слова, произнесенные ею с тех пор, как она присоединилась к их компании.

— Слушайте, слушайте! — закричал Колмэн, размахивая палкой.

В теплом желтом свете кафе-ларька на углу Гайд-парка стояла небольшая группа людей. Среди картузов с козырьками и шоферских пыльников, среди потрепанных рабочих блуз и грязных фуляровых платков ярким пятном выделялось нечто элегантное. Высокий цилиндр и пальто с шелковыми отворотами, атласное манто огненного цвета и большой испанский черепаховый гребень с инкрустациями в ярких медно-красных волосах.

— Провалиться мне на этом месте, — сказал Гамбрил, когда они приблизились, — если это не Майра Вивиш!

— Она самая, — подтвердил Липиат, тоже всматриваясь. Он вдруг зашагал с напускной небрежностью, и при каждом шаге ноги у него заплетались. Созерцая себя со стороны, он прозорливым взглядом проникал сквозь оболочку цинического наплевательства и усматривал под ней кровоточащее сердце. Но он не хотел, чтобы об этом догадывался кто-нибудь еще.

— А, это Вивиш! — Колмэн быстрей застучал тростью по тротуару — А кто очередной избранник? — показал он на цилиндр.

— Неужели Бруин Оппс? — с сомнением в голосе сказал Гамбрил.

— Оппс! — прокричал Колмэн. — Оппс!

Цилиндр повернулся, обнаруживая манишку, длинное серое лицо и блестящее круглое стеклышко в левом глазу.

— А вы кто такой, милостивый государь? — Голос был грубый и надменно-оскорбительный.

— Я — это я, — сказал Колмэн. — Но за мной следуют, — и он указал на Шируотера, Гамбрила и Зоэ, — один физиолóг, один педагоги один приапагог; всякие там художники и журналисты, чьи титулы не кончаются магическим слогом, в счет не идут. И наконец, — показывая на самого себя, — перед вами Гулящий Бродяга, что в каббалистической интерпретации означает: Господь Бог. Весь к вашим услугам. — Он снял шляпу и отвесил поклон.

Цилиндр снова повернулся к испанскому гребню, осведом — ляясь:

— Кто этот жуткий пьяница?

Миссис Вивиш ничего не ответила и пошла навстречу вновь прибывшим. В одной руке она держала крутое яйцо без скорлупы, в другой — толстый ломоть хлеба с маслом; в промежутках между фразами она откусывала то от одного, то от другого.

— Колмэн! — воскликнула она; когда она говорила, создавалось такое впечатление, будто она вот-вот испустит дух и будто каждое ее слово — последнее слово, исходящее из уст человека, лежащего на смертном одре, и поэтому полное какого-то особого, глубокого, неизъяснимого смысла. — Целую вечность я не слышала вашего бреда. А вы, милый Теодор, — почему я никогда не вижу вас теперь?

Гамбрил пожал плечами.

— Вероятно, вы не очень стремитесь к этому, — сказал он.

Майра засмеялась и откусила еще хлеба с маслом. Другой рукой, в которой она держала недоеденное яйцо, она оперлась о плечо Липиата. Титан, погруженный в созерцание ночного неба, с видимым удивлением обнаружил ее присутствие.

— Ах, это вы? — сказал он, улыбаясь и вопросительно морща лоб.

— Кажется, я должна позировать вам завтра, Казимир?

— Значит, вы не забыли?

Оболочка на мгновение спала. Бедный Липиат!

— И счастливый Меркаптан? Как всегда, счастливый?

Меркаптан галантно поцеловал руку, державшую яйцо.