Супружеские игры - Мария Нуровская

В школе Наталья была очень худой, но уже тогда у нее были пышные волосы, заплетенные в две толстые косы. А когда подросла, превратилась в очень красивую девушку. Я присутствовала на ее венчании в церкви – их венчал еще отец Феодосий. Это было до того, как он вышел на пенсию. Рядом с ней муж казался невзрачным, но, похоже, она его сильно любила. Однажды, где-то в конце лета, я увидела в окно своей светелки, как по дорожке сада идет крестная мать Натальи. Помню, очень удивилась, что на плечи ее был наброшен большой черный платок – и это в такую жару! А потом бабушка позвала меня вниз. Оказывается, Наталья скоропостижно скончалась. Обе женщины что-то скрывали, приводили какие-то неясные причины, и только позже я узнала, что она умерла от внематочной беременности. А тогда я пошла к ее родителям – существует такой старинный белорусский обычай: причитания над умершим. В избе с затемненными окнами, на столе, покрытом белой простыней, лежала Наталья, в изголовье горели тонкие свечи. Она выглядела спящей. Особенно тронули меня ее неподвижные босые ступни. Она всегда спешила, ходила так быстро, что я не могла порой за ней угнаться.

По углам расселись старухи, которых всегда созывали в случае чьей-либо болезни или смерти, и они слетались как стая черных, пророчащих несчастье птиц. Они сидели в черных платках, завязанных под подбородком, и черных накидках, из которых выглядывали морщинистые шеи. Их беззубые рты беспрестанно двигались, словно в молчании пережевывали вечную жвачку жизни. Наконец одна из них завела поначалу тихим голосом:

– Отлетела наша голубка, беззвучно, не загулила даже на прощанье. Такая кроткая, такая смирная…

В избе повисла тишина, которую нарушало только потрескиванье плавящегося воска, когда пламя свечки неожиданно выстреливало вверх.

– Вечный ей покой, да снизойдет на нее вечный сон, да упокой ее душу, – снова зашептала первая старуха.

– Упокой Господь ее душу, – проговорила вторая.

– Ее глазоньки, – вторила третья.

– Ее ушеньки, – вступала четвертая.

Потом снова первая:

– Чтобы серденько больше не страдало…

– Чтоб ушенькам больше не слышать, – заводила вторая.

– Чтоб глазонькам больше не плакать, – заканчивала третья.

Странное впечатление производил на меня этот заунывный плач, в нем было что-то языческое. Этот обычай, как мне показалось, не имел ничего общего с религией. Я вышла из избы, перед глазами еще долго стояли неподвижные босые ступни.

Мои разговоры с Изой были как внезапный полет в другой мир. Я могла слушать ее, любоваться ею, и это снимало внутреннее напряжение.

Вот уже несколько дней я ходила в полубессознательном состоянии от недосыпа, жила в вечном страхе оттого, что Агата может застать меня врасплох во время сна.

Мне еще не представлялась возможность предостеречь ее каким-либо способом от такой попытки. Ничто, правда, не предвещало беды, но я старалась соблюдать осторожность. Во время наших общих купаний я становилась под душ как можно дальше от нее, стараясь не оказаться в каком-нибудь слишком укромном уголке, где она могла бы меня настичь. Я боялась как-нибудь невзначай спровоцировать ее. Она, в свою очередь, делала вид, что не обращает на меня внимания. Постепенно во мне крепла надежда на то, что она просто отказалась от дальнейших поползновений или, возможно, предметом ее интереса стала какая-нибудь новенькая. Тем более, как я заметила в последнее время, она не требовала услуг от соседки с нижних нар. И все-таки наступила ночь, когда сквозь сон я услышала легкий шум и через минуту увидела лапы Агаты, цеплявшиеся за край моих нар. Сердце прыгнуло к самому горлу, в висках застучало. Нельзя ни в коем случае позволить ей забраться наверх, где справиться с ней я уже не смогу. Нельзя было терять ни минуты. Вскочив, я уперлась ногами в ее плечи и изо всех сил толкнула. Мне удалось – руки Агаты отцепились от края моих нар. Я услышала глухой стук внизу, после чего наступила тишина. Спустя некоторое время в темноте послышался короткий стон. Затем стон повторился.

– Веслава, помоги! – наконец простонала Агата.

Вероятно, она обращалась к той девице с конским хвостом.

– Веська!

Скрипнули нижние нары, заспанный голос спросил:

– Агата? Чего тебе? Что стряслось?

– Свалилась, давай помоги.

Внизу все пришло в движение, Маска тоже проснулась. Теперь они вдвоем пытались поднять Агату, которая выла от боли. Позвали надзирательницу.

– Кажется, я сломала ногу, – сказала Агата страдальческим голосом. – Встала в парашу и споткнулась.

Надзирательница привела из тюремной больницы двух санитаров с носилками. Им пришлось изрядно помучиться, прежде чем удалось взгромоздить Агату на носилки. После чего дверь с грохотом захлопнулась – здесь никого не волновало, что чужой сон может быть нарушен.

В конце концов произошло то, что должно было рано или поздно произойти. Я познала полную близость с мужчиной. Тогда мы еще не состояли в браке. Эдвард собирался в Тревир[10]на симпозиум и решил взять меня с собой.

– Полюбуешься по дороге виноградниками, – сказал он. – Да и сам Тревир – красивейший город, там много следов романской культуры….

Впрочем, долго уговаривать меня не пришлось, я и сама загорелась поездкой.

Эдвард все время просиживал в прокуренном зале с такими же, как он, энтузиастами, увлеченными проблемами современной литературы, а я бродила по городу. Была ранняя осень, деревья принарядились во всевозможные оттенки желтого и бордового. Когда проглянуло солнце и осветило склоны гор – сам городок лежал в котловине, – я подумала, что чья-то щедрая рука бросила на них яркий ковер ручной работы.

«Тревирское лоскутное одеяло», – подумала я. Эти пейзажи вызывали у меня даже большее восхищение, чем древние развалины. Надо сказать, я и вправду с огромным интересом осматривала въездные ворота времен романской империи, возведенные из идеально пригнанных друг к другу камней. Впечатляющими были и хорошо сохранившиеся стены римских бань. С волнением я спускалась по каменным ступеням в подземные лабиринты, коридоры которых, как и в давние времена, освещались факелами. Но больше всего меня впечатлил осмотр фресок в часовне Савиньи в Тревирском соборе, написанных в середине шестнадцатого века неизвестным художником.

Я ходила по узким улочкам этого диковинного города, где на каждом шагу можно было встретить смешение романского и готического стилей, и все старалась узнать у прохожих о местоположении обозначенной в путеводителе башни одиннадцатого века. К сожалению, английский моих случайных собеседников оставлял желать лучшего – они никак не могли взять в толк, о чем идет речь. А как объяснить жестами, что такое башня без бойниц, да еще одиннадцатого века? Мою пантомиму прервала полная женщина с седым пучком на голове. Она была одета довольно бедно – залоснившееся на локтях пальто, изрядно поношенные кроссовки «адидас».