Анна Ахматова. Гумилев и другие мужчины "дикой девочки" - Людмила Бояджиева

В поезде, возвращаясь в Париж, Николай писал горячечно, опережая перестук колес и сердца:

Стихи назывались «Отказ» и завершались печальной зарисовкой оставленной на берегу «неневесты»:

Все же он понял эту бессильную муку взгляда Анны. Хотя и вообразить бы не смог ее на табурете под вбитым гвоздем и не знал, что горькая и совсем близкая дорога, предназначенная ему, недавно была пройдена ею.

Итак — снова Париж. И к чему он ему теперь? Жить незачем. Вдобавок — ни гроша. Все деньги, выданные матерью, истрачены на поездку в Севастополь. Последняя чашка кофе за столиком на бульваре и — вперед! Красивая смерть в пучине волн, о такой только можно мечтать. Он перегнулся через парапет, бросая чайкам в Сене остаток круассана. По бурой воде скользили трамвайчики, оставляя на поверхности бензиновые разводы. Нет, смерть в такой воде может устроить лишь клошара.

Николай пешком направился в Нормандию, воображая, как прыгнет с утеса в синюю, бездонную бухту. Увы, Гумилева арестовали за бродяжничество и вернули в Париж. Там он занял денег у ростовщика и поехал… Куда же? Его, словно зомби, вновь манила к себе Анна, к тому времени вернувшаяся в Киев.

Она пришла с занятий на курсах и увидела перевернутое лицо сидевшего за столом Гумилева. Вспыхнула от бешенства, швырнула на диван сумку с тетрадями, приняла боевую стойку: подбоченилась, выпятив правое бедро:

— Да вы что — взялись следить за мной? Поджидали меня дома, чтобы наконец узнать, кто я?! И как живу. Небогато, верно?

— Я тоже нищий.

— Это, пожалуй, повод, чтобы пожениться. Станем ходить с котомками и петь под окнами за ради Христа. Я буду делать «змейку» и предсказывать будущее. Или искать воду для колодцев. Прутиком — я умею! Со мной не пропадете!

— Вы снова мучаете меня… Снова не хотите сказать правду!

— Ах, это… — Анна села, забросила ногу на ногу, обтянув колено тонким синим крепом. Закурила дешевую папиросу. Лихо выпустила дым. — Хорошо. У меня был мужчина. Умный, тонкий, деликатный. И вот тут на руке наколка — якорь и женское имя. Бравый моряк. А потом еще, и еще один… Да стоит ли об этом?.. И к тому же я курю!

Николай превратился в соляной столб, и если бы в те дни была мода на разрывы сердца, умер бы на месте. Бледный, как полотно, упавшие руки… Анна не выдержала:

— Прекрати истерику! Никого у меня не было! Я выдумала якорь и моряка. Я не пойму, что тебе надо — кающуюся блудницу?

— Правду, — с пересохшим горлом просипел он. — Только ее я никогда не узнаю. — И он ушел, не оглядываясь. Прямой и немного деревянный, как всегда после встречи с Анной, раненный в сердце. Господи, в который же раз?

Но теперь — кончено! Терпение исчерпано. И юмор, и надежда, и вера в себя.

Тоска навалилась, сжимает грудь. Только не вспоминать ее вытянувшееся на камнях тело в мокром платьице… Не вспоминать никогда. Попросту — раствориться. Вот так: был, и нету…

Что он такое? Чистый фантом! Придуманное существо с начинкой крутого парня и в обличье денди. Мамин сынок, обожающий сочинять страшные приключения и душераздирающие истории. Этот нос, косоватость, картавость — да они с детства загнали его в угол, как зверька, заставляя щериться, воображать себя отважным капитаном в высоких ботфортах, с манжетами из брабантских кружев! Как лихо он рвал из-за пояса пистолет, усмиряя бунт на борту своей шхуны, какие красотки заглядывались на него в каждом порту! Порту, пропитанном опасностью и томлением. Он с дрожью отвращения проходил мимо бронзовых торсов работяг, ловя мускусный запах натруженных тел. Он искал. Избороздив океаны, исколесив континенты — в горах и на волнах, в хижинах и во дворцах искал свою Еву. Он узнал бы ее сразу — Ева одна. И она предназначена только ему. Тогда, в Сочельник 1903 года, Рок свел его с ней у Гостиного Двора и сразу связал навеки! Теперь стало ясно: смысл жизни в этой светлоглазой колдунье. Приручить дикарку, околдовать своими рассказами, опьянить страстью… Правда, про последнее он знал мало. Теория сводилась к пронзительным стихам — они так и лились. А практика — не стоит и упоминать. Ближние решили: Николай влюблен до умопомешательства, причем пожизненно. А он знал только головокружение и дрожание рук, охватывающее вблизи нее, знал свет ее лица, преследовавший всюду. И еще — клокочущую, неусмиримую ярость при мысли о том, что она — не Она! Что обознался, ошибся, не для него она рождена на свет, не ему предназначена. Он бился о загадки Анны, как об стену, изнемогая, теряя силы, гордость, последнюю веру в себя. Безумие охватывало все больше, не давая дышать, думать… Все. Точка. В дешевой гостинице на окраине Парижа закончится эта история.

Он освободит себя от нее — выметет «мусор», проветрит комнаты, заживет с чистого листа! Двадцать один — не конец света.

Николай вскочил, распахнул окно, дохнувшее автомобильной гарью.

«Королева или капризный ребенок» — билось в висках… И ее узкое тело, призывно распластанное на камнях… Черт! Черт! Черт! Освободиться не удалось. Анна приворожила его. Яд оказался смертельным.

Сев за шаткий столик дешевого гостиничного номера, на шершавом листке с грубым вензелем «Отель «Парижский гость» он написал:

…Несколькими днями позже за столиком парижского кафе элегантный молодой мужчина, довольно известный поэт Гумилев, рассказал своему визави, полноватому господину с кудрявой шевелюрой, литератору Алексею Толстому, презабавный случай. Длинную, печальную, художественно окрашенную в небесные тона историю. Историю своей смерти.

Итак, он приговорил себя к смерти. Путь выбрал самый простой. Ушел, продираясь сквозь кусты, подальше в лес, ощупывая постоянно нагрудный карман пиджака, хранивший заветный пузырек. В нем Николай уже год носил кусок цианистого калия, способного свести счеты с жизнью в предельно короткий срок.