Alouette, little Alouette… - Юрий Никитин

– Мне тоже, – признался Френсис, – просто дрожь пронимает. Но это мы готовы, а как другие?.. Многие и сейчас живут, как при Пипине Коротком.

Максим проводил взглядом хозяина боксера, толстого высокого и крепкого мужчину, о возрасте говорят только остатки седых волос вокруг лысины.

– Как думаешь, сколько ему?

Френсис тоже посмотрел вслед статной фигуре.

– От пятидесяти до ста. Одет хорошо, собака породистая. Наверняка провел курс реавилитации, а то и не один.

– Вот-вот, – сказал Максим. – Сейчас уже и самые ленивые начинают избавляться от последних своих болезней… если, конечно, финансы позволяют. Тем самым тоже войдут в число тех, кто перешагнет столетний рубеж.

– Слышу в твоем голосе тревогу, – сказал Френсис.

– А тебе не тревожно? – спросил Максим. – Пока нет даже теоретических догадок, как хотя бы замедлить катастрофическое старение головного мозга с возрастом. Вот-вот получим по всему миру то, что уже получаем вот так, в ограниченных пока масштабах.

– Что?

Максим сказал с досадой:

– А ты посмотри вокруг. Стремительно растет число этих здоровых и краснощеких столетних, у которых прекрасное сердце и крепкие ноги. Но они уже идиоты! Мозг, ты же помнишь с уроков в школе, после пятидесяти лет начинает довольно быстро терять массу…

Френсис сказал беспечно:

– Ха, подумаешь! Не только массу, теряет самые важные отделы, что заведуют логикой и научным, говоря проще, мышлением. Но не трогает самые важные, по мнению организма, отделы мозга, что отвечают за пищеварение, терморегулирование и двигательные функции. И вот если сейчас этих столетних идиотов с румянцем во всю щеку еще не так уж много, то со временем их будут массы. В сто двадцать лет… я даже не представляю, что это будет!

– Раньше эти долгожители сидели в пансионатах, – заметил Максим, – где их никто не видел. И родственники не показывали этих развалин людям… Но теперь они, здоровые и крепкие, выходят на улицы, имея в черепе мозг чуть больше, чем у крысы… Это что там за дурацкую рожу громоздят над дорогой?

– Завтра первое апреля, – напомнил Френсис. – Всемирный день дурака. Весь народ ликует, понимая, что это его день. Работать никто не любит, кроме гиков вроде нас, а вот дурака валять…

Максим поморщился.

– Не люблю первое апреля. Да что там не люблю, просто ненавижу! Вся эта тупая толпа, что читает гороскопы и Нострадамуса, в этот день начинает натужно острить: так положено, так принято, так указано… Вообще не люблю, когда мне указывают, а тут вообще предписывают в этот день именно острить и прикалываться!

Френсис улыбнулся.

– Ты чего такой злой? Толпа есть толпа. Ей нужны указатели. Стрельцам в этот день везет, Козерогам в следующий, а Обезьянам с Раками со среды по пятницу… Простому человеку нужны хэллоуины, первое апреля, Восьмое марта, День армии, Рождество, дни рождения, еще какая-нибудь хрень, ибо простейшему необходима указывающая длань вождя, как бы он ни назывался: обычаями, религией, уставом партии, модой, верой…

– Все равно противно, – сказал Максим. – Слишком много в сингулярность пройдет тех, у кого деньги.

Френсис покачал головой.

– Эти гороскопщики точно не пролезут. У них денег нет и не будет. А те, у кого есть, гороскопы не читают. Они их составляют… Думаешь, твой банкир верит во что-то, кроме своей деловой хватки?.. Три ха-ха. А с точки зрения эволюции он один из лучших представителей вида хомо: силен, инициативен, креативен, сумел взобраться на вершину пирамиды, обойдя сотни миллионов других карабкателей… Что, не хочется оказаться в сингулярности вместе с таким тестем?

Максим сказал в сердцах:

– Да пошел ты.

– Он будет там, – сказал Френсис уверенно, – как и сильнейшие в спорте, музыке, литературе, агрономии, астрономии, менеджменте… А не войдут плохие инженеры, плохие менеджеры, все слабые, тупые и никчемные, которым и сейчас хорошо, дай им только больше денег, долгую жизнь без болезней и телевизоры во всю стену… Ладно, встретимся завтра!

Они хлопнули друг друга по рукам, жест из пещерного времени, уж сингуляры точно не будут обмениваться рукопожатиями ни при встречах, ни при прощаниях, улыбнулся и, остановив кабриолет с автоводителем, лихо прыгнул через борт сразу на сиденье.

Максим ускорил шаг и через десять минут подошел к подъезду своего дома. Неожиданно и непрошено всплыло в памяти очень серьезное лицо Аллуэтты с вопрошающими глазами, стиснул челюсти и сказал себе твердо, что стремительно идем, даже бежим, в ослепительное будущее с новыми возможностями, потому сексуальные удовольствия пора прекращать получать только тем единственным способом, что доступен, скажем, крысам. Человек стремительно удаляется от животного… хотя пока еще животное.

Но лицо не исчезало, он сам ощутил, что бросил гранату мимо цели. Сейчас вовсе не сексуальный интерес к этой дуре, а странное желание вытолкать ее из лаборатории на улицу и сказать сварливо, что не ее это дело – мыть пробирки, усадить в такси, укутать ей ноги, чтоб не дуло, подложить под спину подушечку и отправить… куда отправить…

Странное ощущение, но отправить прочь почему-то не хочется. Мужчины вообще-то обязаны по факту рождения мужчинами заботиться о женщинах. И не только о своих. Вообще заботиться, потому что женщины – главное в мире.

Двери перед ним торопливо распахивались, прыгали в потолок, в пол и в стены, а он шел, быстрый и злой, и уже в своей квартире стремительно подошел к кофейному аппарату и взял выдвинутую на лоток чашку с горячим кофе, который кухня начала заботливо готовить, едва увидела его подходящим к дому.

Рядом с чашкой вывалился горячий поджаренный хлебец, манипулятор моментально накрыл его тонким слоем козьего сыра.

– Спасибо, – буркнул Максим.

– На здоровье, – вежливо ответила кухня.

Мелодично звякнуло, приятный женский голос коммуникатора произнес:

– С вами желает поговорить Сильвестер Фирестоун. Ответить?.. Отложить?.. Игнорировать?

Максим запнулся на миг, но рефлекс вежливого человека заставил сказать:

– Отвечу.

Через мгновение на экране появилось крупное лицо магната. За его спиной возвышаются белоснежные стены дворца в арабском стиле, слева на экран наползают и тут же исчезают из вида колышущиеся под легким ветерком длинные листья пальм.

Он невесело усмехнулся, увидел напряженного, как струна, молодого нейрохирурга.

– Я в курсе, – проговорил он, – Аллуэтта успешно проработала свой первый день. Первый день в жизни, кстати.

Максим пробормотал:

– Я в самом деле сожалею, но другой работы ей не нашлось. Да и, думаю, не найдется.

Фирестоун сказал спокойно:

– Это ее выбор. Не терзайтесь, я же вижу. Вам неловко, жалость еще не проклюнулась, но проклюнется. Вас это удивит, но я за то, чтобы вы держались… дольше. И строже.