Тициан. Любовь небесная - земная - Елена Селестин

– Забавно, и у вас вдруг античный сюжет… Женщина получилась словно живая, округлые формы, так и хочется ее ущипнуть! Штрих у вас, мессир Дюрер, замечательный, ровный и при этом такой легкий, прямо невесомый.

– Сам сатир еще лучше получился, та, чем его жена, особенно мощный звериный хвост. Ха-ха! Почти шутка! Но не хотел сказать, ха-ха, что фсе, кто женятся, – это, это сатиры с ногами козлофф, – Дюрер долго смеялся. – В Германии фряд ли это поймут, та, фряд ли, мессир Беллини. Дикие, серьезные люди! Не любят шуток, холодно потому шта есть! Таже любовь мрачная! Но, я тумаю, фсе двенадцать оттискофф продам здесь своим богатым друзьям, а вам – тарю так.

Они втроем сели за стол. Дюрер продолжал распространяться о том, что в Венеции из всех художников он готов общаться только с Джамбеллино, а прочих и знать не желает, потому что художники здесь завистники и воры. Тициану было неловко это слушать: вдруг великий мастер из Нюрнберга считает и его своим врагом? От великого смущения Тициан весь вечер молчал, но немец и так не обращал на него никакого внимания. Он пригласил Джамбеллино посмотреть на его картину «Мадонна с четками», которую закончил для церкви Сан-Бартоломео.

За беседой Джамбеллино и Дюрер выпили немало, Тициан почти не пил.

– А теперь, раз вы закончили портреты этих красавиц, что пудете делать дальше, мессир Беллини? – поинтересовался Дюрер.

– Теперь я свободен, и к тому же у меня есть умелый помощник, он хороший парень! – Джамбеллино кивнул в сторону Тициана, Дюрер сдержанно улыбнулся молодому художнику. – Я продолжу картину, которую пишу не помню как долго, ну, много лет. Это как путешествие, в которое отправляешься всякий раз, когда чувствуешь себя уставшим. Во-от, я там брожу в собственной стране, размышляю… и нет ни заказчиков, ни других дураков вокруг.

– Можете показать? Я же уеду и никому не расскажу, мессир, клянусь, – попросил Дюрер.

Мастер повернулся и посмотрел на Тициана долгим взглядом:

– Вам покажу, но и от Тициана у меня нет секретов, он мне как сын, – Джамбеллино попытался встать, но его качнуло. – Мария! – крикнул он. – Принеси вон ту доску, сними материю и поставь сюда, – указал мастер место вблизи стола.

– Пока не знаю, куда меня приведет это путешествие, – бормотал Джамбеллино. Тициан заметил, что мастер изрядно набрался. – Но не могу без нее, без картинки этой, ей-богу, и мне кажется, никто еще не писал так. Вот мой новый путь, я еще успею удивить мир!

То, что Тициан увидел на большой доске, его озадачило. На картине было много фигур, располагались они будто в хаотичном порядке; трон, на котором восседала Богородица (почему-то она была без Спасителя), стоял боком, а над троном было что-то вроде огромного удилища. В центре на просторном полу, выложенном мраморными плитами, вокруг молодого дерева играли четыре младенца. Четверо!

– Кто это? – спросил Тициан, указывая на младенцев.

– Художник никому ничего не должен объяснять, он свободен как никто другой. Художник сам дарует себе свободу, если силен! – воскликнул сердито мастер. – Смотри и соображай сам. Если можешь. А не можешь – так учись, парень!

После таких слов спрашивать у мастера еще что-то Тициан опасался, он предположил, что младенцы символизируют четыре Евангелия Нового Завета, но высказать свою догадку вслух стеснялся. Картина его больше пугала, чем нравилась. Кроме большой площадки, выложенной мрамором, и четырех странных младенцев в центре картины, озадачивал просторный, но бесформенный пейзаж на заднем плане. Чего только не было в этом пейзаже: и пещера с молящимся человеком, и гора, был замок среди леса и еще пара в обнимку. «А вот вдруг под горой крупный кентавр… господи, неужели это правда – кентавр у подножия лестницы? По которой неизвестно куда поднимается человек? Сплошные загадки», – поразился Тициан. Он не только не видел ничего подобного в мастерской Джамбеллино, он вообще раньше не видел живописи, похожей на эту.

– Филозофская аллегория. Наферно, – растерянно протянул Дюрер. Тициану показалось, что немец тоже больше удивлен, чем восхищен картиной.

– Вот именно, аллегория, – «иносказание» по-гречески, правильное слово. Мария! Унеси картину немедленно, – громко закричал Джамбеллино. – Мария, где ты, капуша неповоротливая, быстро иди сюда, дурында!

* * *

Тициан закрыл «Полифила» под утро. Дом мастера спал, и Тициан решил, что отдохнет немного в кресле, чтобы не уходить из мастерской. Но, не удержавшись, вновь открыл книгу и стал рассматривать иллюстрации и заставки. В них был иной мир: строгий, свободный, настолько манящий, что Тициану показалось, будто встреча с этой книгой самое важное, что произошло с ним за последние годы. Некоторые слова он мог разобрать, хотя чаще смысл их ускользал. Он решил, что позже спросит у кого-нибудь о значении некоторых длинных и заковыристых фраз. А пока Тициану было достаточно смотреть на иллюстрации и перерисовывать их, чтобы запомнить композиции. Особенно ему нравился рисунок, изображавший храм Солнца на границе сказочного царства: устремленная ввысь пирамида вызывала восторг, он пытался зарисовать ее в разных ракурсах. Внутренний план храма Солнца выглядел не менее загадочно. Тициан поражался: из какой чудесной библиотеки неизвестный художник взял такие материалы, не напоминающие ничего из обычной жизни?!

У Джамбеллино нашлось немало книг: сочинения Горация и Вергилия, пять томов трудов Аристотеля, изданные все той же типографией Альдо Мануция. Но именно «Гипнэротомахия Полифила» стала для Тициана на несколько недель и наукой, и любимым занятием, самым желанным развлечением. Он ждал конца рабочего дня не для того, чтобы бежать к Виоланте, но проводил долгие часы, а иногда ночи с книгами. В какие-то дни молодой художник зарисовывал только архитектурные рисунки и орнаменты на постаментах из «Полифила», потом, неделями, – диковинных животных из той же книги. Часто он бездумно листал книгу, просто наслаждаясь фантазией неизвестного мастера. И кто бы ни был человек, создавший такие иллюстрации, Тициан безмерно им восхищался и завидовал его таланту, его знаниям. Кто из простых смертных мог знать и так свободно распоряжаться своими знаниями о египетской, халдейской, восточной, эллинской архитектуре и науке?! Некоторые говорили, что автором «Полифила» был монах, в свое время преподававший в Падуанском университете. Другие утверждали, что автор до сих пор живет в монастыре под Венецией, ему уже 90 лет. А некоторые страстно доказывали, что никто, кроме Леона Альберти или даже самого Марсилио Фичино, не мог создать это чудо. Тициану было безразлично, кто создал текст, больше всего ему в книге нравились иллюстрации, и среди них особенно те, что были посвящены сказочному острову Кифера.

Как часто Тициан жалел, что ему не было суждено получить хорошее образование. Но эта книга, как ему казалось, была способна стать его университетом.

* * *

Опьяненный книгой, Тициан забыл про Виоланту. Но однажды в полдень в мастерскую прибежала девочка, прислуга Виоланты, отозвала его и шепнула, что госпожа зовет его вечером на ужин, еще придут друзья хозяйки, и его ждут непременно. После работы Тициан вымылся у колодца, забежал домой переодеться и поспешил к дому натурщицы.