Счастье жить - Стелла Чиркова

В тот день ее отпустили с работы. Начальник сказал водителю отвезти девушку домой и проводить до квартиры. Лизу трясло в лихорадке, у нее дрожали руки, глаза блестели, щеки горели огнем. Аня тут же уложила падчерицу в постель, измерила температуру и вызвала скорую. Врачи посоветовали утром вызвать терапевта из поликлиники, сделали какой-то укол, и девушка заснула.

Неделю она проболела. Врач заподозрила нервный срыв, выписала таблетки от давления, какие-то успокоительные препараты и посоветовала минимум волнения — максимум положительных эмоций.

Лиза никому не рассказала о случившемся, и Роман предложил ей сходить к психологу.

— Со мной все в порядке.

— Верю. Я же не к психиатру тебя отправляю. К психологу ходят люди, у которых все в порядке, чтобы лучше себя узнать и сделать жизнь более интересной.

— Я не хочу.

Роман не сумел уговорить дочь. А Лиза не хотела тратить время и деньги на абсолютно бесполезные консультации — она знала, что психологи работают с нормальными людьми, которые что-то собой представляют. Посредственности — такие, как Лиза, — в психологах не нуждаются. Удел бездарностей — учиться быть добрыми, чтобы окружающие прощали бесполезность их существования.

Аня догадывалась, что у падчерицы проблемы с самооценкой. Она старалась почаще хвалить девушку, особенно при муже, сыновьях или гостях, подчеркивать вещи, которые у Лизы хорошо получались, и говорить комплименты каждый день. Но она не жила с Лизиной мамой пятнадцать лет и не представляла, насколько сильно Лиза себя презирает. Иначе, возможно, сумела бы придумать какой-то план насчет психологических консультаций. Аня была занята работой, мужем, сыновьями и недооценила размеры проблем скрытной, внешне всегда спокойной и добродушной Лизы.

Когда Лизе исполнилось двадцать семь, ее сводный брат, Сережа, женился и переехал жить к жене. Саша снимал квартиру вместе с другом — они хотели создать рок-группу и нуждались в свободном пространстве для репетиций. Лиза осталась с Романом и Аней. Роман уже всерьез строил планы, как выдать дочь замуж. Он догадывался, что у Лизы до сих пор не было мужчины, но считал, что это дело поправимое, главное — найти подходящего жениха, а там само собой сладится.

Он тоже не представлял, какие бури бушуют в Лизиной душе — бури, скрытые приветливой улыбкой и мягким голосом.

У Анастасии была уникальная профессия. У всех профессии были обычные — врачи, учителя, инженеры, журналисты, грузчики, а у нее — удивительная. Правда, работа отнимала двадцать четыре часа в сутки, а денег за нее не платили, но Анастасия считала, что игра стоит свеч.

Анастасия была матерью гения. Она так и представлялась — Анастасия, мать гения. И на вопрос, кем она работает, отвечала: «Я — мать гения». И если ей приходилось с кем-то разговориться в общественном месте, ее вторая фраза заявляла о главном: «Я — мать гения».

Когда-то давным-давно она жила как обычный человек, еще не зная о своей избранности. Ходила в детский садик, неплохо училась в школе, окончила кинофотохимический колледж в родном Переславле-Залесском, встретила Володю, влюбилась, вышла замуж, тут же забеременела. Родился Дима — и Анастасия перестала быть просто женщиной, она стала матерью гения. В ее устах это звучало как «Богоматерь». Анастасия чувствовала глубокую уверенность, что ее сын способен на большее, ну уж точно не на меньшее, главное — просто любить его, развивать его способности и помогать выбирать правильные пути.

То, что Дима не такой, как все, Анастасия поняла сразу. Когда в роддоме она увидела потрясающе красивое лицо сына, ее посетило откровение. Все остальные дети были самыми обычными, их краснота была обычной краснотой, голоса — обычными голосами, глаза — обычными глазами. Дима отличался от всех. Он кричал не просто так, а с узнаваемыми интонациями, глаза у него сразу смотрели осмысленно (Анастасия прекрасно понимала их выражение), и даже краснота ребенка не портила. Он и ел, и спал, и махал ручками не так, как все.

После выписки Анастасия впервые взглянула на мужа трезвыми глазами. До того сквозь пелену любви и страсти Володя казался ей ласковым, понимающим и умным. Теперь она убедилась, что он бестолковый, грубый тупица. Во-первых, он отвлекал ее от сына, периодически заявлял какие-то притязания на тело, касался груди, предназначенной отныне только для кормления Димочки. Во-вторых, он говорил ерунду о баловстве, приучении к рукам, чрезмерной опеке, не понимал, почему она спит вместе с сыном, любуется на него круглые сутки, не хочет отходить от ребенка и постоянно качает и гладит Димочку. Но хуже всего было то, что Володе не хватило ума понять, насколько Димочка уникален. Володя не восхищался неповторимыми чертами лица мальчика, не различал интонации в его крике и — Анастасия подслушала — сказал одному из друзей, что парень стал выправляться, а сначала был красный и страшненький.

После этой фразы на Володе был окончательно поставлен крест. Анастасия вовсе не побежала подавать на развод — она просто поняла, что муж — пустое место. Никаких чувств не осталось, они еще несколько лет жили как соседи по коммунальной квартире, вели раздельное хозяйство (не могла же Анастасия тратить время на готовку или стирку для мужа, если на руках у нее был Димочка, а Димочка спал только у мамы на ручках!). Володя долго терпел, надеялся, что у жены пройдет ее странный психоз, потом пытался воззвать к ее совести с помощью мамы и общих знакомых, потом завел любовницу. Наличие любовницы он от Анастасии не скрывал — в последней надежде, что хоть тут жена спохватится. Но в душе Анастасии места хватало только для сына. Володя подал на развод.

Алименты он платил исправно, Анастасия не мешала ему видеться с Димой, хотя и не приветствовала эти встречи. Володя в первые два года после развода приходил каждые выходные, потом стал приходить через выходные, потом раз в месяц, а потом и вовсе только на день рождения. Сколько он ни старался, он так и не смог полюбить мальчика. Дима и внешне был похож только на родню жены, и в его мимике, жестах, словах не было ничего от Володи, и рос он изнеженным, избалованным, типичным маменькиным сынком. Мужские забавы — от футбола до возни с машиной — его не интересовали. Поранив палец, Дима и в восемь лет плакал, просил подуть и покачать на ручках, спал по-прежнему только с мамочкой и мог закатить истерику, если ему не покупали игрушку. По мнению Володи, более кошмарного ребенка нельзя было вообразить. Анастасия, с которой бывший муж пытался поговорить о воспитании мальчика, искренне считала, что Дима просто душевно тонкий и ранимый человек, а не бесчувственный чурбан, как его папа. И вообще, за уникальность ему можно простить все.

В сад Дима не ходил — Анастасия ни за что не отдала бы драгоценное дитя чужим людям. Не пустила бы она его и в школу — но пришлось. Анастасия отводила его к первому уроку и садилась внизу на лавочке, ждать. Каждую перемену Дима спускался к матери, и она гладила его, кормила чем-нибудь вкусненьким и дотошно расспрашивала, как прошел урок. Если Анастасии казалось, что кто-то из учителей недостаточно любит мальчика, она начинала преследовать педагога, просить у директора разрешения присутствовать на уроках, угрожала жалобами в вышестоящие инстанции, — в общем, в школе ее за глаза звали «чокнутая» и ненавидели. Не любили и Диму — дети чувствовали в нем чужака: Дима презирал одноклассников, ведь мама всегда говорила, что они все обыкновенные, а он — гений, мессия, почти бог. Диму никогда не били, не пытались толкать, вырывать у него вещи или еще как-то травить — его просто презирали. Обходили стороной, будто он был каким-то неприятным насекомым вроде таракана.