Смертельная ночь - Хизер Грэм

— В округе, наверное, полно приверженцев вуду и оккультизма.

— Для моих клиентов это в основном развлечение.

Он отвернулся от окна и прошел за стойку, где уселся на высокий табурет.

— А есть такие, для которых это не развлечение?

Прежде чем ответить, она сделала хороший глоток водки с клюквенным соком.

— У вуду очень много серьезных последователей, на самом деле.

— Я тоже могу прочитать описания всех этих ритуалов в Интернете и объявить себя священником, — отмахнулся он. — Это не значит, что в этом есть что-то серьезное.

— Вуду была религией народов Таити. Это смесь древних африканских верований и католицизма. Вудуисты молятся святым и веруют в верховное существо, Бога.

— А еще они умеют наносить вред человеку, втыкая иглы в кукол, а их священники знают, как воскресить человека из мертвых, превратив его в зомби.

— Вы, случайно, не тайный вудуист? — усмехнулась Кендалл.

— Нет. Религии и верования меня вообще не интересуют, мне более интересны люди, которые используют эти вещи в корыстных целях.

— Не сочтите за оскорбление, — сказала она, пожимая плечами, — но почему вы решили, что тут происходит что-то ужасное? Не так давно по Миссисипи плавали не только кости, но целые трупы. Каждый день тут что-то находят. И еще не один год будут находить.

— Я знаю. Это была страшная трагедия.

— Но все-таки убеждены, что здесь нечисто. Помимо того, что на плантации живут бездомные, а я ничего об этом не знаю.

На его губах промелькнула печальная улыбка.

— Простите, если я обидел вас, — сказал он, поднимая свой бокал. — Вас было всего двое женщин, к тому же одна — старая и немощная, в огромном доме на огромной плантации. Вы не обязаны были за ней ухаживать, и я глубоко благодарен вам за вашу доброту, и, уж конечно, вы не нанимались в сторожа. И отчего же все это меня беспокоит? Назовите это интуицией, если хотите. Кость, которую я нашел у дома, показалась мне подозрительной потому, что ранее я обнаружил другую кость на берегу.

— Тут вокруг полно таких костей.

— Да, но…

— Но?

— Расскажите мне об Амелии, — вдруг попросил он, на удивление резко меняя тему.

Огромная черная персидская кошка по имени Иезавель выбрала этот момент, чтобы подойти к Эйдану и начать тереться о его ноги, так громко мурлыча, что Кендалл отчетливо слышала ее за три метра.

Неожиданно для себя Кендалл бросилась через всю комнату, схватила кошку и выставила в прихожую, мысленно отчитывая ее. «Не зря я назвала тебя Иезавель»,[7]— думала она.

— Какая красивая кошка, — заметил Эйдан.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Кендалл.

Он ничего не сказал о том, что Кендалл не понравилось проявление кошачьей симпатии.

— Амелия… — напомнил он.

— Она всегда была очень добра ко мне. Наверное, между нами существовала духовная связь. Чудесная женщина. Она умерла от рака. Хотя адвокат вам, вероятно, сообщил.

— Я полагаю, она принимала морфий как обезболивающее? — спросил Эйдан.

— Да, — неохотно подтвердила Кендалл, зная, куда он клонит.

— И у нее бывали галлюцинации?

— Да, — еще более неохотно ответила Кендалл.

— А у вас?

Довольно с него любезностей. Его темно-синие глаза, подернутые инеем, в упор уставились на нее, тон изменился.

— Не знаю, что вам ответить. Недели за две до смерти ее постоянно преследовал страх. Я поставила раскладушку в ее комнату, чтобы быть с ней ночью. Порой она просыпалась, крича, что видит огни. Я всегда была полусонной, так что не могу вам точно сказать, видела ли я эти огни или нет. Не огромные фонари, как у летающих тарелок, а светящиеся точки в районе кладбища. Иногда ей что-то слышалось, но я опять же воспринимала все сквозь сон. Слышала ли я что-нибудь необычное? Я не уверена.

— А что вы слышали?

— Я слышала, как воет ветер. Иногда этот вой походил на крик, но так бывает, когда он свистит в старых дубах. Шорохи — опять, наверное, ветер. Или белки. Все это объяснимо, я уверена… Но вот в конце…

— Что… в конце?

«А он хороший следователь», — подумала она, подчиняясь его вкрадчивому голосу, который ласково принуждал ее продолжать.

— Меня тоже начали одолевать страхи. — Она глотнула из бокала и задумалась. — Вообще-то я всегда ощущала себя в безопасности на плантации. Словно… под защитой прошлого, как бы под защитой доброго духа. Может быть, у меня сложилось такое впечатление от красоты этого места. Но к концу Амелия все-таки заставила меня несколько раз понервничать. То есть ночью там бывает такое ощущение, будто ты одна на свете. И несмотря на ощущение безопасности, мне было не по себе… потому что я чувствовала, что вокруг происходит что-то злое, нехорошее… но если я буду смирно лежать на своей раскладушке, то никто меня не тронет. Слышала я что-то или нет — не знаю, но на всякий случай клала рядом с кроватью бейсбольную биту.

— Надо было класть ружье.

— Это было бы здорово, но я не умею стрелять. Чего доброго, я застрелилась бы сама или застрелила Амелию.

Он улыбнулся:

— Вам необходимо научиться стрелять. Особенно если вы планируете и дальше ночевать на уединенных плантациях. Понимаете, есть вещи похуже, чем привидения. И это вполне реальные чудовища из плоти и крови.

— Нет, знаете, я больше ничего такого не планирую, так что обойдусь без снайперских курсов.

— Ладно. Расскажите все до конца.

Кендалл невольно вздрогнула. Она ненавидела себя за это, зная, что он отмечает каждое ее движение.

— В конце ничего особенного не было, только она начала бредить, будто разговаривала с какими-то невидимыми мне собеседниками.

— И что она говорила?

— Разное.

— Например?

— Порой бывало так, словно она читает лекцию по истории. Она говорила о Реконструкции — после Гражданской войны, после Первой мировой, Второй мировой, вспоминала Мартина Лютера Кинга… и все в таком роде. О том, как она гордится своим старым домом. Мне казалось, что она счастлива. Казалось, что она говорит с…

— Духами?

— Именно.

— Ей кололи большие дозы морфия…

— Еще какие… Это делала не я, я ведь не медик. Я наняла медсестру, когда стало ясно, что Амелии недолго уже осталось. Она не хотела умирать в больнице. Она хотела умереть в том доме, где родилась. Но однажды…

— Что?

— Она была без сознания, в коме, и вдруг она открыла глаза и села. Посмотрела прямо на меня, попрощалась и сказала, что любит меня. А затем она протянула руку — будто рядом кто-то стоял — и сказала: «Пора. Я готова». И затем она умерла.