Мэлори - Джош Малерман

– Понятно, – говорит Том.

– Да, мама, – говорит Олимпия.

– И пусть мы не достигнем цели – я это приму. Но мы будем держаться вместе и защищать друг друга – в любом случае. Обещаете?

– Да.

– Да, мама.

– Надеюсь, вы сдержите обещание.

«Вдох. Пауза. Выдох», – успокаивает себя Мэлори.

«Словно ведет армию в бой», – думает Том.

Он незаметно ощупывает свой рюкзак. Очки на месте.

Мэлори тем временем продолжает:

– Не важно, найдем мы их или нет. Важно, что мы попытались. Это дорогого стоит. Не многие бы решились…

– …сесть на поезд, – заканчивает Олимпия.

Мэлори бросает на дочь быстрый взгляд.

– Ты волнуешься из-за поезда? – спрашивает она. – Я тоже волнуюсь, Олимпия… – И неожиданно добавляет: – Скажите, вы согласны идти?

Том готов поклясться – ей только сейчас пришло в голову спросить их мнение.

– Я согласен. Я рад, – говорит Том и подмечает стопку бумаг, торчащую из рюкзака Мэлори.

– Радоваться нечему, Том, – мотает головой Мэлори. – Не радуйся, пожалуйста. Лучше соблюдай осторожность.

Затем Мэлори поворачивается к Олимпии.

– А ты не против?

– Нет, и я надеюсь, они живы.

Мэлори кивает. Жестом подзывает детей и крепко сжимает их запястья. Так втроем и стоят посреди комнаты.

– Мы поступаем правильно, – говорит Мэлори. – Вы бы сделали так же, правда? Если бы узнали, что я живу где-то одна.

– Конечно, – говорит Олимпия.

– Как бы ты оказалась одна? – возражает Том.

Мэлори снова делает глубокий вдох.

– Все, пора. Заканчивайте сборы, – говорит она и смотрит на рюкзак Тома.

– Ты готов? В рюкзаке ничего лишнего?

Том отрицательно мотает головой.

– Хорошо, – кивает Мэлори. – Сколько их сейчас?

Олимпия прикладывает ухо к стене. Том замирает. С минуту оба слушают, потом одновременно произносят:

– Одна.

– Боже мой! – говорит Мэлори. – Мы еще не начали путь, а одна тварь уже ждет. Что же будет дальше?

Том надевает толстовку. Выныривая из ворота, видит, что Олимпия закинула за плечи рюкзак.

– Перчатки, – напоминает Мэлори.

Впрочем, они уже натягивают перчатки и без напоминаний.

– Я люблю вас, – говорит Мэлори.

Том чувствует: и правда любит. Снова смотрит на бумаги, которые топорщатся у Мэлори в рюкзаке. Думает о незнакомце. Он сказал, будто кто-то поймал тварь.

Вранье или нет?

– Так, – командует Мэлори. – Теперь повязки!

Они завязывают глаза. Том зажмуривается, затягивает узел на затылке, а сам представляет, как стоит на вершине холма с коробкой в руках. А вокруг – толпы народа, и все жаждут посмотреть, что внутри. Да, именно посмотреть! В очках, которые он, Том, изобрел, люди наконец-то смогут видеть.

– Пора! – нервно произносит Мэлори. – Пойдемте!

Они переступают порог третьего домика и делают первые шаги навстречу, может быть, несуществующему поезду.

Том вдруг осознает, что в материнском голосе появилась неуверенность.

Это пугает. Не уверена, значит, сомневается в правильности своих действий. А его мама никогда не сомневается – она всегда точно знает, как жить.

И Том вдруг ощущает себя маленьким. Намного младше матери. И ее истории о прошлом уже не кажутся ему бесполезными. Она многое повидала – совсем как персонажи в книжках сестры. Возможно, кое-что удастся увидеть и им с сестрой. Впервые за долгие годы Том понимает – Мэлори знает о жизни больше, чем он.

– Идем! – опять говорит Мэлори.

«Подбадривает сама себя», – думает Том. Он прислушивается. Идет. Неприятное чувство не отпускает: он еще мальчишка. И голос Мэлори звучит неуверенно – она сомневается в исходе.

– Идем! – еще раз говорит она.

Они рискуют. Сильно.

Том чувствует, как привычный мир встает с ног на голову.

«Ну вот! И шагу не успели сделать…» – думает он.

Мэлори всем телом ощущает темноту. Она не давит, скорее обволакивает – руки, ноги, шею, нос, глаза. Мэлори чувствует ее даже веками, защищенными повязкой. Темнота повсюду: пробирается в рукава и штанины, проникает в сапоги и перчатки. Темно за закрытыми веками, темно снаружи.

Сэм и Мэри Волш, Сейнт-Игнас.

Невероятно.

– Капюшоны не снимать! – в тысячный раз говорит она детям.

Она не держит их за руки, как десять лет назад. Тогда они шли той же дорогой, только в противоположном направлении. Тому и Олимпии уже шестнадцать. Теперь они чаще шагают впереди – то оба, то один из них. А она, Мэлори, – сзади. Как в детстве в лабиринте страха, на ярмарке. В любой компании был самый нервный, который плелся в хвосте. Они с Шеннон каждый год ходили в лабиринт страха, ни разу не пропустили. Мэлори и сейчас слышит смех сестры так же отчетливо, как звуки большого мира: шаги Тома, голос Олимпии. Мэлори хорошо помнит, как они с Шеннон пробирались по темным коридорам ярмарочного аттракциона. Ей было шестнадцать, она крепко держала сестру за руку – они тогда чувствовали единство. Наверное, Том с Олимпией ощущают нечто подобное.

– Том! Олимпия! – окликает Мэлори.

– Да, мама, – говорит Олимпия. – Я здесь. Мы пока на проселочной дороге.

Мэлори хорошо представляет себе грунтовку, по которой они идут, хоть, разумеется, никогда ее не видела. Летом здесь, должно быть, пылили автобусы, доставляя в лагерь посетителей. Если бы сейчас из-за поворота неосторожно вылетел автобус, он бы их задавил.

Глупости, страх из прошлой жизни. Надо прислушиваться не к шуму колес, а к твари, которую дети заметили у домика.

– Шоссе близко, – объявляет Том.

Мэлори уже не спрашивает, как он умудрился понять это на слух. Ее младенцы спали с завязанными глазами под проволочной сеткой, обтянутой черной тканью. Ее трехлетки сидели за кухонным столом и, склонив головки к усилителю, тренировались различать звуки, доносившиеся с улицы.

Потом усилитель стал не нужен. Том с Олимпией уже много лет обходятся без него.

– Стойте, – вдруг говорит Том.

– Все нормально, – возражает Олимпия.

– Стойте! – повторяет Том.

Мэлори замирает. Чувствует на спине рюкзак. Достаточно легкий – можно спокойно пройти тридцать миль. Хорошо: путь и без того будет сложным. Встретятся разные люди, чьи-то убежища, заброшенные здания… Страшно даже подумать.