Полировка зеркала. Как жить из своего духовного сердца - Рам Дасс

Пример жизни без привязанности — дзенская история о монахе, который жил в монастыре в холмах над городом. Местная девушка забеременела от рыбака, но не захотела, чтобы у того возникли проблемы, и сказала, что отец ребенка — монах с холма. Горожане с факелами подошли к монастырю и постучались в ворота. Когда монах открыл, они сказали: «Это твой ребенок. Ты должен растить его». Монах ответил: «А-а-а, ясно». Он забрал ребенка и закрыл ворота. Девять лет спустя эта девушка умирала, но не хотела покинуть мир, не признавшись в этой ужасной несправедливости, и рассказала все людям. Они просто окаменели, затем помчались к монастырю и постучались в ворота. Монах открыл, и они сказали: «Нам ужасно жаль. Это был не твой сын. Мы пришли освободить тебя от твоей ответственности». И он ответил: «А-а-а, ясно».

Отношения и эмоции

С точки зрения души вы приходите к приятию того, что каждый из нас живет из своей собственной кармы. Мы взаимодействуем, и эти взаимодействия — зерна на мельницу пробуждения их участников. С точки зрения личности вы развиваете суждения, но с точки зрения души вы развиваете приятие. Этот сдвиг от суждений к приятию — к приятию себя, а также того, что есть ваши кармические затруднения, и что есть другие существа со своей собственной кармой — приводит к простой любящей осознанности. Быть свободным означает раскрыть свое сердце и свое существо полноте того, кто вы есть, ведь только когда вы покоитесь в месте единства, вы можете поистине чтить и ценить окружающих и невероятное разнообразие Вселенной.

Проводя обряды бракосочетания, я вызываю образ треугольника, сформированного двумя партнерами и третьей силой, а именно — общей любовью, которая объединяет и окружает их обоих. В йоге отношений двое сходятся, чтобы найти эту общую любовь, но продолжают танцевать парой. В таком союзе два человека разделены и при этом не разделены. Отношения подпитывают их индивидуальности и, в то же время, единство их самосознания. Любовь способна открыть путь к подчинению в единстве. Когда не остается ни «меня», ни «тебя», и в итоге есть лишь «мы», приходит поразительная красота.

На более глубоком уровне, при полном раскрытии сострадания, вы не видите окружащих в качестве «их». Вы слушаете и переживаете, позволяете интуитивной части себя слиться с другим человеком и чувствуете его боль или радость, надежду или страх в самом себе. «Мы» и «они» больше нет; есть только «мы». Практикуйте это в своих отношениях с окружающими.

В определенный момент вы понимаете, что видите лишь проекции собственного ума. Игра явлений же — проекция духа. Проекции — ваша карма, ваш учебный план на эту инкарнацию.

Все, что происходит с вами, есть учение, созданное, чтобы выжечь ваши моменты, ваши привязанности. Ваши человеческие качества и все ваши желания — не какая-то там ошибка. Они неотъемлемая часть путешествия.

Одна из дорог к этому месту сострадательного действия — почтение к окружающим и терпение. Взгляните на людей, которые вам не нравятся, и увидьте их с помощью упражнения для раскрытия вашего духовного сердца и развития сострадания. Чем вы безмолвнее, тем чаще вы слышите истинную природу сострадания. Интуитивное сострадательное сердце — дверь в наше единство.

Эта история от мастера айкидо Терри Добсона — одна из моих любимых: она показывает, как приносить гармонию, решая конфликт с состраданием и пониманием.

Дремотным весенним днем поезд лязгал и грохотал по пригородам Токио. Наш вагон был относительно пуст: пара домохозяек с детьми «на буксире», дедушки с бабушками, едущие за покупками. Я отрешенно смотрел на серые дома и их запыленные живые изгороди.

На одной из станций открылись двери, и внезапно в полуденную тишину грубо вторгся мужчина, изрыгавший злобные нечленораздельные проклятия. Этот человек, шатаясь, зашел в наш вагон. Он был в рабочей одежде, большой, пьяный и грязный. С криком он замахнулся на женщину, державшую на руках ребенка. От удара она повернулась вокруг себя и упала на колени пожилой паре. Просто чудо, что ребенок не пострадал. Пожилые люди в ужасе вскочили и стали пробираться в заднюю часть вагона. Рабочий попытался пнуть спасающуюся бегством старушку в спину, но промазал: ей удалось отклониться. Это так разозлило пьяного, что он схватил металлическую стойку в центре вагона и стал силиться вырвать ее из опоры. Я заметил, что одна рука у него порезана и кровоточит. Вагон накренился вперед, пассажиры омертвели от страха. Я встал.

Тогда, лет двадцать назад, я был молод и находился в неплохой физической форме. Последние к тому моменту три года я ежедневно по целых восемь часов тренировался айкидо. Мне нравилось совершать броски и бороться. Я считал себя сильным. Но проблема в том, что мои боевые навыки еще не были испытаны в реальной ситуации. Нам, изучающим айкидо, драться не разрешалось. Айкидо, как постоянно повторял мой учитель, это искусство примирения. Тот, кто настроен драться, разорвал свою связь со Вселенной. Пытаясь доминировать над людьми, вы проигрываете заранее. Мы учимся улаживать конфликты, не начинать их.

Я прислушивался к его словам. Очень сильно старался. Доходило до того, что я специально переходил улицу, лишь бы не встретиться со шпаной, подростками, которые в поисках мелочи слонялись около станции. Воздержание меня возвышало. Я был одновременно сильным и праведным. Однако внутри я хотел получить получить абсолютно оправданную возможность спасти невинных, уничтожив виновных. Вот и она, сказал я сам себе, поднимаясь с места. Люди в опасности. Если я сейчас же что-то не предприму, кто-нибудь, вероятно, пострадает.

Видя, как я встаю, пьяный воспользовался шансом сконцентрировать свой гнев. «Ага! — заревел он. — Чужак! Тебе надо преподать урок японских манер». Придерживая ременную петлю под потолком вагона, я медленно посмотрел на него с отвращением и отторжением. Я собирался разорвать этого индюка, но он должен был сделать первый шаг. Желая взбесить его, я надул губы и послал ему наглый воздушный поцелуй. «Отлично! — заорал он. — Я преподам тебе урок» и приготовился на меня броситься.

Он уже собирался двинуться в мою сторону, когда кто-то крикнул «Эй!». Крик был чрезвычайно громким. Помню, я почувствовал от него странную радость и воодушевление, будто это был крик моего друга, наткнувшегося на вещь, которую мы с ним вдвоем кропотливо искали: «Эй!». Я резко развернулся налево, пьяный дернулся направо.

Мы оба уставились на маленького японского старичка. Наверно, ему было хорошо за семьдесят; этот крошечный джентльмен, одетый в кимоно, сидел в безупречном спокойствии. Не обращая на меня никакого внимания, он с восхищением улыбался рабочему, как будто хотел поделиться с ним самым важным, самым долгожданным секретом. «Подойди сюда, — сказал старик на местном диалекте, подзывая пьяного. — Подойди и поговори со мной». Он слегка махнул рукой. Здоровяк пошел к нему, как на веревочке. С воинственным видом он встал напротив пожилого господина и, заглушая лязг колес, проревел: «За каким чертом я должен с тобой разговаривать?»

Теперь пьяный стоял ко мне спиной. Если б он хоть на миллиметр пошевелил локтем, я бы его опрокинул. Старик продолжал сияюще улыбаться рабочему. «Что ты пил?» — спросил он; в его глазах горела искра интереса. «Я пил сакэ, — проревел рабочий в ответ. — И это не твое дело». На старика полетели капли слюны. «О, это чудесно, — сказал старик. — Просто чудесно. Знаешь, я тоже обожаю сакэ. Каждый вечер мы с моей женой — а ей, знаешь ли, семьдесят шесть — мы подогреваем бутылочку сакэ, берем ее с собой в сад, садимся на нашу старую деревянную скамейку и смотрим, как заходит солнце, заодно проверяя, как там дела у нашей старой хурмы. Это дерево посадил мой прапрадед, и мы боялись, она не восстановится после града, который шел у нас прошлой зимой. Но хурма отреагировала лучше, чем я ожидал, особенно с учетом неважного качества почвы. Когда мы берем сакэ и выходим, даже в дождь, насладиться вечером, отрадно на нее смотреть». Он поднял взгляд на рабочего, его глаза мерцали.