Ты - лучший - Сандра Мэй

Каседас печально смотрела на Эдди и Алисию. Жаль девочку. Она влюблена, вернее думает, что влюблена, но Эдди не готов к этому. Он очарован Морин, а Алисита для него больше не существует. Так, где-то там, в другой жизни, девочка-подросток, подружка – но не возлюбленная.

Эдди не думал ни о чем вообще. Он был счастлив и умиротворен. Прекрасный ужин и красавица Морин почему-то всколыхнули воспоминания о доме. Амазонка прекрасна, сельва – величественна, но и Уэссекс по-своему красив. Интересно, как бы смотрелась эта зеленоглазая Морин на официальном портрете в качестве супруги молодого лорда…

Морин рассмеялась, с ужасом чувствуя, как с одной стороны ее буравит взглядом Алисита, а с другой – Джон Карлайл. Потом раздался и его голос, в котором смешались насмешка и откровенная ярость:

– Вы прямо убийственное воздействие оказываете на людей, мисс О’Лири. Вам вот-вот сделают предложение…

Она приняла вызов:

– Да? Неужели вы надумали жениться, босс?

– Почему я? Эдуард подходит куда лучше. На его стороне молодость и титул.

Каседас с тревогой посмотрела на обоих и осторожно произнесла:

– Надеюсь, ты шутишь, дорогой…

В этот момент за окнами громыхнуло так, что на столе задребезжала посуда. Морин подскочила на стуле, а затем с тревогой посмотрела в окно. Гроза наконец-то решила начаться. Небо стало беспросветно черным, и лишь изредка его перечеркивали ослепительные зеленые молнии. Морин еще никогда не приходилось видеть такого.

Она зябко повела плечами.

– Не думала, что меня может напугать гроза.

Джон внезапно положил ей руку на плечо, и Морин вновь замерла от его прикосновения. Тепло разлилось по ее телу, странная истома, словно усыплявшая ее волю…

– Не бойся. Гроза далеко. Хочешь, засечем время от молнии до удара грома? Сколько секунд – столько и километров. Давай лучше прогуляемся.

– Хочешь, чтобы я бросила вызов ветру и буре? Я боюсь.

– Ведьма не может бояться грозы.

– Так я ведьма?

– Ты же ирландка.

– Знаете что, босс!

– Что?

– А пошли! Гулять так гулять.

Морин сама не могла понять, что происходит. С этим мужчиной она пошла бы даже грабить банк, причем хоть сейчас.

Джон смотрел на нее и не мог отвести глаз. Как ей идет красный цвет! И какие зеленые у нее глаза!

– Ну и как вам Эдди?

– Мне казалось, мы уже перешли на «ты»?

– Хорошо, как тебе Эдди?

– Дай подумать. В целом – хорошо. Добрый, честный, веселый мальчик, остроумен, хорошо воспитан. Обаятелен. В нем чувствуется порода – в самом лучшем смысле этого слова.

– То есть он тебе понравился?

– Знаешь, босс, в твоих устах это звучит почти как обвинительный приговор. Он милый парень – это все, что я имела в виду.

– Зато он явно имел в виду что-то другое… Как ты считаешь, у них с Алиситой серьезно?

– Нет. То есть я могу ошибаться…

– Не можешь. Ты хорошо знаешь мужчин.

– Ой, только ради бога, не приводи в качестве иллюстрации этого Боско Миллигана!

– Забудь о нем! Или у тебя тоже психотравма? Я волнуюсь за Алиситу. Она хорошая девчонка и отличная помощница для Касы и для меня, когда я живу здесь, но жизни, а тем более людей она не знает.

Морин тихо ответила:

– Она должна учиться сама. На своих ошибках. Ты не в силах ее оградить от этого.

– Так что насчет Эдди? Он влюблен в нее?

– Я бы сказала так: она ему нравится, потому что она симпатичная девчонка и его ровесница, но сам Эдуард…

– Надо же, дорос наконец-то до Эдуарда.

– В каком смысле?

– Мои ребята зовут его Эдди-малыш, а когда он только приехал, звали его Эдди-Помидорчиком. Он обгорел на солнце в первый же день.

– До чего же мужики могут быть бестактны…

– Сейчас они смеются над этим все вместе. У Эдди… виноват, у Эдуарда хороший характер.

Морин отошла к перилам и глубоко вдохнула посвежевший, пахнущий озоном воздух.

– Я думаю… как ни жаль Алиситу, но он скоро уедет отсюда. Как только поймет, что сполна насладился приключениями в девственных лесах.

– Кроме того, он втюрился в тебя…

– Босс, это невыносимо! Что это за «втюрился»?

– Я ранчеро. Приходи ко мне в Лондоне, там я более цивилизован.

– Это тебе кажется! Молодой Эдуард вовсе не втюрился, как ты выражаешься. Самое интересное, что и Алисита тоже не влюблена в него.

– О, как интересно!

– Это просто. Они оба в том возрасте, когда любовь необходима, как воздух. Так уж получилось, что им просто некого любить в этой глуши. Естественно, что они тянутся друг к другу, но если один из них уедет, все закончится.

А если уедешь ты, рыжая? Ничего тогда не закончится, ничего…

Морин испытующе посмотрела в задумчивые очи витавшего где-то Джона Карлайла, сердито фыркнула, сбросила с ног туфли и выбежала на траву газона. Первые капли дождя ударили по листьям магнолий. Морин вскинула руки к небу и рассмеялась; словно отвечая ей, сверкнула развесистая сине-зеленая молния. Джон смотрел на девушку и думал…

Видеть тебя каждый день, каждый час. Целовать тебя, ласкать твою нежную кожу. Зарываться лицом в золотые локоны. Пить твой запах, дразнящий и нежный, свежий и пряный. Просыпаться, сжимая тебя в объятиях. Засыпать, целуя тебя, рыжая…

Она танцевала, ведьма эта рыжая! В странном, не то цыганском, не то испанском танце кружилась по лужайке, залитой странным, предгрозовым, немножечко потусторонним сиянием. Джон с тихой тоской возвел глаза к небу. Если это не называется – соблазнять мужчину, то он уж и не знает…

– Суровый босс! Что ты там забыл? Иди скорее сюда, здесь же так… так здорово!!!

И неведомая сила сорвала Джона Карлайла с места, метнула его прямо через резные перила, по влажной траве, сквозь стремительно густеющие сумерки, к рыжей ведьме, пляшущей под молниями.

Он схватил ее так крепко, что дыхание перехватило у обоих. Прежде, чем каждый из них смог понять, что происходит, они уже целовались, яростно, почти с ненавистью впиваясь друг в друга. Джон не понимал, что с ним происходит. Словно туман застилал ему глаза, обволакивал разум, мешая думать с привычной рассудительностью…

Он всегда умел контролировать себя. С самых малых лет, с того времени, как не стало мамы. Тогда маленький мальчик научился не плакать, чтобы не сердить папу. Потом мальчик вырос, совершенно точно зная, что нет на свете эмоций и чувств, которые нельзя было бы держать в узде. И вот теперь привычный мир рушился. Стены крепости, с таким трудом воздвигнутой Джоном Карлайлом вокруг собственной души, оказались бумажными, и едва опаляющий ветер страсти дохнул на них – они рассыпались в пепел.