Птенец - Геннадий Михайлович Абрамов

как следует.

— Понятно. С этой минуты я тих и кроток.

Ржагин смолк, и действительно всю дорогу, пока тряслись на ухабах, не сделал больше ни единой попытки заговорить или что-нибудь выяснить.

Охранники переговаривались между собой скупо и редко.

Наконец остановились. Поблизости отчетливо — паровозные пыхи, невнятная суета в отдалении, сдержанные голоса.

Его повели, двое. Уткнули в ступеньки. Ощупкой, с трудом, с их помощью Иван поднялся. Ясно: заталкивают в вагон. Провели по узкому коридору, усадили на сиденье и развязали руки. Цок подковок. И — тишина.

Какое-то время он сидел, как посадили, потирая затекшие руки. Особого страха не испытывал. Поезд лязгнул, дернулся. Поехали, и он зло сдернул повязку с глаз.

Осмотрелся.

Однобокое купе проводников. Один. В кармане рубашки сиротливо торчит билет, рядом у ног рюкзак.

Развернул билет, прочел. Место девятое.

И, подхватив рюкзак, смело отправился по вагону.

В коридоре перекинулся с пассажиром в пижаме.

— В Сибирь, уважаемый?

— Нет. Я раньше сойду.

— Из столицы?

— Вы тоже?

«Стало быть, направление верное. Что ж, уже по-божески. Достали билет и проезд оплатили. Но до какой станции, пока непонятно».

Отыскав свое место, попросил соседа глянуть на билет.

— Понимаете, с рук взял. Кто его знает, вдруг на мошенника нарвался.

— До Свердловска вам?

Иван помялся:

— Ну, да.

— Все правильно.

— Неужто не обманули? И номер поезда, и место? Все в ажуре?

— Не волнуйтесь, у меня такой же, — успокаивая Ржагина, сказал сосед. — Поезд наш, Москва — Новосибирск, вагон одиннадцатый, ну и место, все точно.

— Извините, с детства недоверчивый. Бзик у меня, страшный недостаток, а избавиться никак не могу... Если не трудно, присмотрите за рюкзаком, я перекурю.

Отыскал расписание, висевшее в рамке под стеклом, пробежал названия станций. «Вот те на. Нету!» Отвлек сгорбленную проводницу, подметавшую проход.

— Мамаш, что за станция?

— Где?

— Только что отъехали. Как называется?

— Никак. Случайная остановка.

— А следующая по расписанию Балезино?

— Да. А вам зачем? Вы разве сходите?

— О, нет. Я до Свердловска.

— Идите к себе, гражданин, не мешайте проходу.

Ржагин вернулся в купе и прилип к окну. «Во устроились, а? У них даже своя случайная остановка!»

Вскоре прибыли на станцию Балезино. Иван, как ни высматривал, ничего не увидел — справа товарняк, а слева пассажирский, который в сторону Москвы. Тронулись. Стоящие обок составы остались позади, и сразу, на пустом полотне, Ржагин увидел Вадика. Солдат водил глазами, пересматривал плывущие окна, похоже, заранее зная, что они еще встретятся. И они — встретились. Вадик заулыбался и стволом винтовки шутливо показал, мол, хочешь, вылезай, прокрутим по новой.

По спине у Ржагина порхнула знобкая дрожь. И тут же он осознал, что отпущен, что в безопасности, и, торопливо уперев кукиш в стекло, дробненько хохотнул:

— Вот вам. Все. Ваши не пляшут!

ЗОЛОТОЙ ЧЕЛОВЕК

1

Начальник, командовавший детским домом, — такой же доходяга, как и его подопечные, — выслушав маму Магду, Василия, устало ощупал меня, оглядел и отошел.

— Больно хил.

— Он жилистый, — вступился Василий. — Просто по конституции классический астеник. Любую работу по дому делал.

— Понимаю, знатный работник. Что ж тогда к нам?

Васька и тут нашелся:

— А разве вам работящие парни не нужны?

— Сколько ему?

— Вроде пять, — вздохнула мама Магда. — А там кто его знает.

— Пятилетние у нас на голову выше. И крепче.

Мне этот треп надоел. С голодухи (измучился за дорогу да и тут еще натоптался по коридорам) не выдержал и вспылил:

— Бюрократы! Совсем вы здесь, да? Вам же русским языком говорят: не могут они. Понимаете? Не могут! Вы обязаны проявить гуманность. Слышите? Обязаны! Вам общество поручило ответственное государственное дело. Мало ли откуда берется безотцовщина. Мы, дети, не виноваты, а ваш долг воспитывать всякого, кто в этом нуждается. А вы тут, понимаешь, развели канитель. Распорядитесь, куда мне идти и где моя койка!

— Только без демагогии, малыш, без демагогии, — сказал усталый начальник. — Нам ее и без тебя хватает.

Мама Магда прижала меня к животу — испугалась, что наговорю лишнего.

Начальник повертел в руках «Документ об усыновлении».

— И это все бумаги?

— И ее-то с боем выцарапала.

Тогда начальник еше походил, зачем-то посмотрел на портрет (со стены за нами присматривал) и вроде решился.

— Ладно. Как демагог и начетчик, беру ответственность на себя, — сурово окинул меня с ног до головы. — Ведите в среднюю, к Серафиме Никитичне.

— Благодетель вы наш... — начала было мама Магда.

— Не надо. Идите, устраивайтесь. Надеюсь, он у нас приживется.

2

В длинной палате на сорок коек Василий придирчиво осмотрел мою тумбочку, потрогал пружины, матрац и сказал:

— Условия барские. Позавидуешь.

— Ладно заливать-то, — сказал я.

Мои переговорили с Серафимой Никитичной (ее ребята во дворе облепили) и засобирались в обратный путь.

Я потопал с ними за ворота — проводить.

— Слушай, — сказал, пожимая Василию руку. — Береги ее. А то я вырасту, и тогда вам всем там... несдобровать.

И тут мама Магда, охнув, смяла меня, стиснула и зацеловала.

Я очумел.

Почти как тогда, в младенчестве, когда мне было пряно и душно у нее на груди, когда я млел от ее запаха, терял сознание и проваливался куда-то далеко-далеко, черт знает куда, в какую-то иную галактику, цветную и бесподобную, где мало что напоминало нашу неправдоподобную жизнь.

Ё-мое. Снова-здорово?

Мне казалось, что те зловредные клетки время давно иссушило и выжгло, что я, пусть немного, но все же окреп, и с этой стороны достаточно защищен. А оказалось...

(Да, самое время сознаться.

Здесь жуткий наворот, какой-то страшный фрейдистский комплекс, от которого мне, несмотря на все уловки и ухищрения, несмотря на помощь могучей психоаналитической техники, до конца избавиться, по-видимому, не суждено.

Жуть голубая. За что? Я-то чем виноват?