Золотой конь Митридата - Ольга Баскова

Муж не отвечал, и она легла, но тут же вскочила. Снова пронзительный звонок городского телефона.

— Стас, это не ты, правда? Это не ты! — шептала она, подходя к аппарату. — Ты не станешь надо мной издеваться.

Телефон продолжал отбивать колокольный звон, какой-то не праздничный, а похоронный, и Лариса заставила себя поднять трубку:

— Слушаю!

В ухо опять кто-то задышал, быстро и прерывисто со знакомой хрипотцой, и бедная женщина громко закричала:

— Стас, это ты?

Ей никто не ответил, и Лариса сжала кулаки:

— Стас, ты не умер, правда? Почему ты издеваешься надо мной? Что я тебе сделала? Не смей, не надо!

Когда послышались гудки, она швырнула трубку и прошла в комнату. Женщину трясло. Звонки мужа с того света били по нервам не хуже ракетно-зенитного комплекса. Открыв сервант, она достала бутылку любимой Стасом мадеры, налила полный бокал и залпом выпила. По телу разлилось тепло, и Лариса почувствовала некоторое облегчение. Страх и боль не ушли, лишь притупились, но пить снова она не могла. Заперев дверь в своей комнате, она повалилась на кровать и заснула беспокойным сном, решив обязательно поменять замки. Она не ждала мужа, она его боялась.

В горах Малой Азии, II век до н. э.

В обширной зеленой долине Понтийской Каппадокии (подумав, Тирибаз решил, что его воспитанник прав и лучшего укрытия не найти, во всяком случае, пока), огражденной, как вооруженной до зубов стражей, неприступными горными хребтами, покрытыми местами непроходимым лесом, Тирибаз приказал строить хижины. Это место ему понравилось. Неподалеку жили дружелюбно настроенные крестьяне, понтийские каппадокийцы, ничем не отличавшиеся от каппадокийцев равнин. Они говорили на одном языке, но при этом имели разные взгляды, и тем, вторым, лучше было не знать, кто нашел укрытие в их стране. Тирибаз и Моаферн продолжали заниматься с Митридатом верховой ездой, Сисина изучал с ним растения. Воины могли гордиться своим воспитанником. Митридату еще не минуло тринадцать, а он уже превосходно стрелял из лука, мог слететь с коня, изображая убитого воина, метал копья, поражая цель, и безошибочно находил противоядия от ядовитых растений. Вечером, глядя на серпастый месяц, он, сжимая в зубах сухую былинку, с грустью говорил:

— Почему бессмертны только боги? Если бы люди были бессмертны, отец любовался бы сейчас мной.

— Иногда царь мертвых выпускает своих подданных поглядеть на белый свет, — промолвил Сисина. — Кто знает, может, наш славный Митридат Эвергет и видит своего сына.

Мальчик кутался в попону и качал головой:

— Нет, мой добрый Сисина, это неправда. Отец любил меня и обязательно дал бы знать, если бы оказался рядом.

— А если он — одна из звезд, вон тех, будто хороводом окруживших месяц? — спрашивал Моаферн. — Этот серебристый свет и есть свет любви. Ты об этом не думал?

Мальчик пожимал плечами:

— Не думал… Если бы это было так…

Он засыпал с грустной, но все же улыбкой, и воины переносили его в хижину, на матрас из сена, а сами по очереди дежурили в густом кустарнике. Они не верили, что Лаодика не ищет своего сына. Ей нужна была его голова, и она не успокоится, пока не получит свое.

* * *

Между тем Гергис и Мнаситей, с людьми, знавшими как свои пять пальцев все горные тропы, медленно, но верно двигались по следам беглецов. Достигнув понтийской Каппадокии, они где обещаниями, где подкупом пытались узнать у крестьян, еще недавно кормивших Митридата и его немногочисленный отряд, где прячутся изменники, но ни один из землепашцев не показал, в какую сторону они направились. Несколько раз армянин в гневе выхватывал меч, но Мнаситей перехватывал его руку. Если они убьют здесь хотя бы одного человека, каппадокийцы ополчатся на них и сделают все, чтобы беглецов не нашли. Тут нужно действовать хитростью.

Гергис с неохотой спрятал меч в ножны и с тоской оглядел горы, изрытые пещерами. Лес темно-зелеными пятнами покрывал их склоны. Местность казалась неприступной, словно созданной богами для того, чтобы не нарушали их спокойствия, и тем не менее в одной из этих пещер притаился Митридат со своими приспешниками. Щеки армянина заросли густой черной щетиной, бледность проступала на смуглом лице, придавая коже какой-то фиолетовый оттенок.

— Что же ты предлагаешь, Мнаситей? — ехидно поинтересовался он у чернобородого любовника Лаодики. — Взлететь, подобно птицам? Попробуй, может, у тебя и получится. Вон подходящий обломок скалы. Вскарабкайся на него, закаркай, взмахни руками… Кто знает, вдруг у тебя вырастут крылья.

Отряд, состоявший из пяти верных воинов, закряхтел, заперхал от смеха. Огромный орел сделал над воинами круг, паря на больших сизых крыльях и будто смеясь над человеческой глупостью.

— Я бы полетел, да моего отца не звали Дедалом, — огрызнулся Мнаситей. — И в чем тут хитрость? — Он бросил на траву походную сумку. — Ладно, доставайте припасы, а я немного похожу по селению. Может, мне и повезет.

Гергис презрительно фыркнул ему в спину:

— Иди, иди, воин. Орел покажет тебе дорогу.

Теперь его подчиненные, боявшиеся чернобородого, смеялись громче. Мнаситей слышал их смешки, но не замедлил шаг. Что ж, пусть смеются. Что они скажут, когда он единственный выполнит поручение прекрасной Лаодики? При мысли о возлюбленной, с ее упругим телом, натертым благовониями, черными густыми волосами и губами, сочными, как винные ягоды, его пронзила дрожь. Если Лаодика узнает, что ее возлюбленный нашел беглого сыночка, что она предложит ему, кроме плотских утех, хотя и без них он уже не представлял своей жизни? Мнаситей станет первым в Понтийском царстве, выгонит чертова евнуха и завладеет телом и богатством царицы. Его окутала сладостная истома, и он не заметил, как вошел в дубовую рощицу, прорезанную ручьем с чистой водой. Девушка в сером хитоне сидела на корточках, наполняя глиняный кувшин. При виде чужеземца она вскочила, как испуганная лань, хотела броситься в глубину старых деревьев, но мужчина успел схватить ее за талию и прижать к себе. Она была свежа, как роза в саду Лаодики: щеки цвета зари, ясные голубые глаза, светлые волосы, убранные в прическу. Веревки сандалий охватывали ее стройные щиколотки.

— Не бойся, — прошептал Мнаситей в маленькое ухо, скрытое под завитком. — Я твой друг. Хочешь заработать пять золотых?

Она молчала, но он знал, что каппадокийки понимают по-гречески.

— Тебе почти не придется ничего делать. — Он погладил ее волосы, пахнувшие луговой травой. — Ты ведь хочешь помочь безутешной царице-матери отыскать ее сына?

Девушка открыла рот от удивления:

— Разве у нашей царицы украли ребенка?

— Украли не у вашей царицы. — Мнаситей не обладал ораторским искусством, как покойный царь. — У царицы Понтийского царства. Трое врагов увели его в горы, чтобы продать в рабство и получить хорошие деньги, а безутешная мать льет слезы день и ночь. Мальчика зовут Митридат, ему почти тринадцать лет, а похитители… — он задумался, как лучше описать их, и вдруг ухмыльнулся: — У одного из них белый шрам под глазом. Ты не видела их?