Тринадцать - Сергей Асанов

«Наркотики?! — заорал он, ударив ладонью по торпеде. — Какие, блядь, наркотики, дура?! Вы с ума сошли?! О чем я вам говорил целых полчаса?!»

На этом разговор и закончился. Почти. Потому что Татьяна Николаевна тоже не сумела сдержать себя. Спокойно выслушивать оскорбления от какого-то недоделка было не в ее правилах, даже при условии хорошей оплаты.

«Слушай меня сюда, щенок, — процедила она сквозь зубы, — я с тобой нянькаться больше не намерена. Тебе уже не пятнадцать лет, и подтирать тебе задницу некому. Либо ты пошире раскрываешь глаза и включаешь мозги, либо тебя ждет близкий конец. Психиатрическая клиника и палата для буйных — самый щадящий вариант развития событий, если ты не перестанешь ныть и не начнешь работать. Понял меня? А теперь — пошел вон отсюда!»

Константин сделал несколько глубоких вздохов, пригладил рукой волосы, посмотрел в зеркало и, коротко попрощавшись, вышел из машины. Вышел спокойно — даже дверью не хлопнул, хотя Татьяна Николаевна ожидала громкого завершающего аккорда.

Частично прослушав запись, она решила, что действительно больше ни за какие коврижки не возьмет на себя ответственность за Константина Самохвалова и за его возможных будущих жертв. А в том, что жертвы последуют, она уже не сомневалась.

Но как отказать матери? Вот здесь — проблема.

Бизнесмен Семенов, безвозвратно потерявший свою «тойоту-камри», еле-еле выбрался из пьяного штопора. Он пил неделю, без зазрения совести нагрузив дела в своей коньячной компании на плечи вице-президентов, затем еще неделю приходил в себя после выпитого. Все это время он сам себе задавал вопрос: «Какого хрена тебя так плющит?! Это всего лишь машина! Ты свою старую тачку о дерево разбил сильнее! Это же-ле-зо!» Всякий раз он надеялся, что ответ его успокоит, но внутренний голос бубнил одно и то же, словно китайский плюшевый медведь: «Ты видел глаза этой тетки? Ты видел, как она лежала на капоте? Ты в салон заглядывал после этого?! При чем тут вообще твоя машина?!»

С тех пор Семенов, разумеется, так и не сел за руль, хотя тачек у него хватало и без «тойоты». Он чувствовал себя так, словно сам раздавил кого-то на пешеходном переходе. Он пару раз пробовал сесть в кресло водителя в «нисане» жены, но едва он совал ключ в замок зажигания, как желудок скручивал жесточайший спазм. Перед глазами у него стояла жуткая картина: лобовое стекло разбито в мелкую крошку, а в салон тянутся окровавленные руки несчастной женщины.

«Сука, почему ты не сдохла в другом месте?!» — вопил он и выскакивал из машины.

…Утром 28 октября он все-таки набрался мужества, привел себя в относительный порядок и вышел из квартиры с твердым намерением вернуться к плодотворной работе и служению обществу. Авось что-нибудь получится.

В лифте он почувствовал что-то неладное. Где-то на уровне шестого-пятого этажей в шахте раздался жуткий треск, словно кабина за что-то зацепилась. Лифт даже слегка притормозил, и у Семенова душа моментально сиганула из костюма в туфли: ему показалось, что машина вот-вот остановится и ему придется опытным путем проверять наличие или отсутствие у себя клаустрофобии.

Впрочем, в этот раз все обошлось. Кабина скрипнула пару раз и благополучно приземлилась на первом этаже. Семенов вышел на улицу.

«Наверно, стоит пожаловаться в ЖЭК, пока кто-нибудь не застрял в этом гребаном лифте, — подумал он, щурясь на солнце. Затем он посмотрел на часы. — Хм, нет, уже не успею. Ладно, ну их в жопу, запаришься бегать. Без них проблем хватает…»

За 10 дней до Большого Взрыва

Про этих молодых людей говорили, что они напрасно тратят время: у них ничего не получится, они рано или поздно разойдутся, потому что у них нет ничего общего — ничего такого, что скрепляло бы и без того неровные отношения. Он — молодой разгильдяй и романтик, всегда готовый променять сочный бутерброд с ветчиной на хорошего собеседника, она — белая и пушистая цыпонька с прекрасной родословной и блестящими перспективами. Словно беспризорный блохастый кот совратил домашнюю киску, имевшую неосторожность выйти погулять на лестничную клетку.

Ее звали Оля, и она жила в доме номер 13 по Тополиной улице — во втором подъезде в 48-й квартире. Он звался Максимом, и он приходил к ней, долго ждал ее во дворе, сидя на лавочке возле песочницы и глядя на ее окна — ни дать ни взять влюбленный менестрель, для полноты картины не хватало только гитары и пышной шляпы с перьями. Впрочем, однажды он явился и с гитарой, чем вызвал неподдельный интерес у дяди Пети. Они целый час (пока Оля принимала душ и прихорашивалась у зеркала) сидели в песочнице и обсуждали новейшие течения в мировой музыкальной культуре. Максим виртуозно сыграл пару вещей из классических «Пинк Флойд», дядя Петя в ответ немножко коряво, но в целом очень достойно изобразил «Полет шмеля». Когда через час вышла Оля, роскошная и благоухающая, как ранняя весна, на нее уже никто не обращал внимания.

Максим учился в каком-то техническом колледже, правда, внятно не мог рассказать ничего ни о своей специальности, ни о перспективах, которые ему эта специальность сулила. Скорее всего он просто протирал штаны на лекциях, а зачеты и экзамены сдавал благодаря хорошим отношениям с умными девчонками-однокашницами. Оля, напротив, поступила в прошлом году в престижный госуниверситет на факультет психологии, и это был более чем осознанный выбор — иного просто не позволяли воспитание и среда обитания. Она хотела стать психологом и не без оснований полагала, что у нее получится. По крайней мере Максим нередко испытывал на себе ее недюжинный потенциал: она часто помогала ему советами, когда его непростые отношения с родителями окончательно заходили в тупик. Поговорив с ней, парень чувствовал себя не таким несчастным и одиноким, как час назад.

Летом он приезжал за ней на мотоцикле, и она, июльская длинноволосая фея в джинсах с низкой талией и короткой блузке, запрыгивала на заднее сиденье, обхватывала своего рыцаря, и они уносились прочь, поднимая такой шум, что игравшие во дворе маленькие детки в ужасе бросались к матерям.

— Во, опять на дикий пляж поехали развратничать! — ворчали бабки, просиживавшие зады на скамейке перед вторым подъездом. — Тьфу, срамота!

— Эх, что вы понимаете, глупые старые женщины! — заступался за молодых людей дядя Петя. — Это ж любовь! Вспомните себя в их годы!

Бабки морщили лбы, очевидно, вспоминая свою бурную молодость, и приходили к выводу, что ничего подобного в ней не было, отчего они тут же приходили в еще большую ярость.

— Да мы в их годы-то работали как проклятые! Да некогда ж нам было любовями-то заниматься!

— Ну, тогда мне жаль вас, старые глупые женщины. — И озорник дядя Петя принимался наигрывать траурный марш Шопена в ритме вальса…

Прошлой зимой молодые люди на пустыре позади дома скатали гигантскую снежную фигуру. Начали с маленького шарика, а потом, собрав вокруг себя детвору из ближайших дворов, докатали его до размеров яиц Кинг-Конга. Затем наверх закинули еще один шар поменьше, сверху — совсем маленький, водрузили на макушку детское пластмассовое ведерко, проковыряли пару глаз-угольков, а вместо морковки в морду воткнули пластиковую бутылку из-под колы. Получился классический Снеговик с правильными формами и без всяких постмодернистских прибамбасов. Снежный красавец стоял на пустыре до весны, и никто не смел его тронуть. Он всем казался каким-то невиданным чудом.