Операция "Святой" - Владимир Сиренко

«Написано довольно безыскусно, словно нижний чин писал… У нас в полку большевики так агитацию вели — на наглядных примерах, на разоблачениях, на цифирках… Для доходчивости. Для безлошадных. А мне предлагается подсунуть писульку тузам. Но почему предлагается мне?» — на секунду задумался Лиханов и понял: если коричневые схватят его за руку, он же будет на своем дурном немецком объяснять с упорством идиота, что распространяет противопожарные памятки, — и всем станет ясно, что он не ведает, что творит, ибо, не зная достаточно хорошо языка, не мог, конечно, прочитать текст целиком. А если придут с вопросом в пожарную часть, то кто и когда подменил памятки прокламациями, там и знать не знают. Хоть в типографии, хоть на складе… Неплохо придумано. Он теперь понял, почему с таким пристрастием Эбхарт интересовался при первой встрече его отношением к коричневым.

Деловито и собранно Лиханов обошел перед началом конференции зал, разложил «памятки». Потом пожурил хозяина за узкий проход в гардеробе — при панике может возникнуть пробка. «Насчет паники не знаю, — подумал Лиханов, — а вот то, что они из-за листовок взовьются, это точно. Жаль, что он этого не увидит. У него теперь другая задача». Лиханов с ненавистью смотрел в спину Дорна.

Они миновали собор святого Стефана, повернули к парку, Дорн явно направлялся к памятнику Штраусу. Дорн остановился. Огляделся. Посмотрел на часы. Кого-то ждет. Лиханов так и не решил, что ему делать. Может, задушить? Но в многолюдном парке это тоже не так просто. Набить морду можно. В любом случае, решил он, перед тем как кончить Дорна, надо набить ему морду. За все его, лихановские, страдания.

А все же странный этот Дорн. И деньги у него есть, капиталец. На его месте сидеть бы тихо и спокойно под вечным шведским нейтралитетом и ни о чем не думать, денежки считать. Так нет же! Что его толкает на разные авантюры с фон Лампе, с Иденом, с бумагами проклятыми, за которые простой человек и полкопейки в базарный день не даст, а этот только за подделку бювара отвалил… Что это? Честолюбие или страсти низкие? А может, он вообще шпион? Немецкий — скорее всего. Но немец никогда не стал бы переплачивать. А за бювар Дорн переплатил ему, ох, переплатил. Немец скорее убил бы сразу, как бювар из рук принял. А может, он на Францию работает? И тогда — он против немцев? Нет… Тогда бы ему с фон Лампе не договориться. «Ах, боже мой, о чем я думаю, — усмехнулся Лиханов. — Да какая мне разница! Одно важно: от присяги убивать тевтонов…» — и тут он увидел: к Дорну подходила женщина. Не молоденькая уже, но симпатичная. Лиханов бы сказал о ней — славная, милая. Улыбалась, Дорн пальцы ее в перчатках сжал, совсем по-довоенному. Дорн взял ее под руку, они пошли к небольшому прудику… Дорн кивнул мальчишке с корзинкой, взял у него булку, женщина начала кормить лебедей. «Какая идиллия, — подивился Лиханов, — и тут появляется злодей в маске, стало быть, я. Дама в обмороке. Вот пошлятина! Чарская бы постеснялась. Но как интересно: Дорн и дама».

Дорн и его спутница тихо пошли. «Может, он вообще в Вену ради этой дамы приехал, а я кручу турусы на колесах… Но все равно. Указать на меня мог только он. Уже за это… Пока меня пожарники прикрывают, а завтра вообще тут неизвестно что будет и… Может, даже в Чехию уйти не успею. И не то что в Интерпол, в самоё СД угожу», — думал Лиханов, когда Дорн и его дама подходили к стоянке такси и садились в первую машину. Он прыгнул в следующую.

— За той машиной, — скомандовал шоферу. Тот, не оборачиваясь на седока, невозмутимо включил зажигание.

«Наш бы непременно оскалился, намекнул, как несладко рогоносцу петлять за своей женой, что-то в этом роде, посочувствовал бы как мог и смел, но мужскую солидарность бы выказал. У, европейский автоматизм! Делает свою работу, остальное его не касается», — Лиханов понял, они едут в сторону Венского леса.

Такси Дорна остановилось возле небольшого пансионата, видимо, из дешевых. Они вошли в дом. Либо Дорн выйдет сразу, либо утром, решил Лиханов. Он ждал Дорна полтора часа за столиком кафе на первом этаже пансионата, затем наблюдал за домом до полной темноты. Значит, будет здесь до утра, с удовлетворением думал. Надо, пожалуй, прихватить и пистолет. Нож ножом, но и пистолет не помешает. С этими мыслями Лиханов отправился домой. К пансионату явился ранним утром, опасаясь, однако, что Дорн опять будет огражден присутствием дамы. «Ну и пусть, — уговаривал себя Лиханов. — Ну и пусть… Не каждую же секунду он с ней. Найдем возможность обменяться парой слов».

Прождав два часа, Лиханов решился.

— Простите, — обратился он к портье, — в каком номере проживает супружеская пара из Германии?

— Кто вас интересует?

— Я хотел бы видеть даму из Берлина… Запамятовал ее имя, она изменила его после замужества… Высокая, несколько, гм, полновата, вчера была одета в коричневую шубку и шапочку из того же меха. Кажется, с ней был муж, в сером макинтоше, глубокой черной шляпе…

— А… — портье понимающе улыбнулся, — вас интересует фрокен Ловитц… Она из Швеции. Господин, который вчера привез ее сюда, сегодня увез ее на поезд. Она уехала в Прагу… Вы ошибаетесь, она не из Берлина.

— Когда мы были знакомы, — пробурчал Лиханов, — она жила в Берлине. А что, господин, проводив ее, вернулся? Я бы хотел…

Портье с сожалением покачал головой:

— Не могу вам сказать, он у нас не жил.

— Да, но вчера он ночевал у вас! — с гневом воскликнул Лиханов. — Вы что, не знаете, что творится…

— Нет-нет, — попытался успокоить его портье, — нет. Он очень быстро покинул фрокен и уехал. Они немного посидели у нас во внутреннем дворике, фрокен поднялась в свой номер, а господин… Я сам отворял ему заднюю калитку.

— Давно они уехали?

Портье глянул на циферблат громоздких напольных часов:

— Минут сорок назад.

— С какого вокзала уходят поезда на Прагу?

Портье задумался:

— Вообще, с Западного, но они могли вылететь из Швехата или отправиться по Дунаю.

Лиханов как следует выругался, и счастье портье, что он совершенно не знал русского.

Шушниг не знал, что в Гитлере умер актер. Шушниг готовился к встрече с главой государства. А надо было — к представлению театра абсурда.

Утром 12 февраля Шушниг любовался яркими фигурками лыжниц на дальнем склоне Бергхофа из большого окна виллы Адлерхорст…

Вчера, едва Шушниг вышел из машины, Гитлер сказал теплым голосом: «Как я счастлив, когда бываю здесь!» — и обвел рукой панораму.

Они прошли к широкой террасе, нависшей над крутым обрывом.

— С каким удовольствием я бы навсегда остался здесь и занялся только живописью. — Гитлер улыбался. — Ведь я художник! Но нация призвала меня. И я верен долгу. — Шушниг услышал тяжелый вздох.

Фюрер поник головой и, взяв гостя под руку, повел его к вилле. На пороге поднял руку кверху, указав на вершину горы:

— Я хочу, чтобы у рейха были три столицы. Административная — Берлин. Столица партии — Мюнхен. И эта, столица красоты… Здесь будет ее центр, я назвал его Адлерхорст. Конечно, приходится вырубать в скале вертикальную шахту, но разве гнездо орла, который присел отдохнуть на край герба рейха, того не стоит? Проект я сделал сам. — Гитлер горделиво приосанился. — В стиле чайного домика. Изящество, строгость — вот мои принципы архитектора.