Пока не выпал дождь - Джонатан Коу

Это тот случай, когда немое изображение намного содержательнее, чем слова, которыми я тщусь его описать. Нет, Имоджин, надо взглянуть на эту свадебную фотографию, чтобы понять, что я чувствовала в тот день. Здесь все как на ладони.

Номер семь. Фотография, на которой нет ни меня, ни Беатрикс. Как и на двух последующих снимках.

Но для тебя, Имоджин, этот снимок необычайно важен. Ведь это первое изображение твоей матери. Твоей мамы Tea!

Кстати, ты знала, как ее зовут? Скорее всего, нет. Те люди, они тебе ничего не рассказывали, верно?

Кухня в доме в Мач-Венлоке. В доме Роджера и Беатрикс, супружеской пары. Фотографировала я сама — еще одна причина счесть этот снимок некоей вехой, ведь я впервые в жизни взяла в руки фотоаппарат. Конечно, я намеревалась запечатлеть новорожденную Tea, но по неопытности напортачила с компоновкой кадра, поэтому на снимке — кухня Беатрикс, a Tea — лишь мелкая деталь обстановки. Но в конечном счете результат получился более интересным, чем сама задумка. Младенцы, на мой взгляд, мало отличимы друг от друга, а вот двух абсолютно одинаковых кухонь не сыскать, ведь так?

Начну с того, что кухня выглядит очень маленькой. Помню, она была узкой, но вдобавок, судя по фотографии, ее обустройство лишь подчеркивало малые размеры и тесноту. Линолеум в черно-белую клетку сужает пол до шахматной доски. Массивный буфет красного дерева с полками для посуды занимает почти всю стену, отчего окно рядом с ним кажется крошечным. Окно это выходит во дворик, расположенный сбоку от дома, а за ним начинается соседский сад. В свой сад Беатрикс попадала из кухни через дверь с врезанным оконцем. Во время съемки оконце было задернуто ситцевой занавеской в красный, желтый и зеленый цветочек. Если занавеску откинуть, на кухне стало бы светлее и приятнее, но на моей памяти оконце обычно было прикрыто. Почему Беатрикс предпочитала сидеть в потемках, ума не приложу. Возможно, ей не хотелось смотреть на сад, невозделанный и заброшенный, — ни Беатрикс, ни ее муж, пока снимали этот дом (очень долгое время), за садом не ухаживали.

Отчасти кухня выглядит такой тесной из-за коляски твоей мамы. Громоздкое, неповоротливое средство передвижения размером с небольшой автомобиль, как мне теперь представляется, занимает почти все свободное пространство. У коляски железная рама — на вид весом с тонну. И как только Беатрикс хватало сил ее толкать? Стоит коляска посреди кухни, почти перегораживая ее поперек, — ни проехать ни пройти. Tea лежит на спине, завернутая в муслиновое одеяльце, глаза у нее крепко закрыты, а лоб слегка наморщен, словно ребенок выполняет очередное трудное задание, полученное от взрослых, — усердно учится спать. Не знаю даже, что еще сказать о Tea. О волосах говорить преждевременно, глаза, уши, нос — все на месте. Лучше я сосредоточусь на кое-чем более оригинальном. Справа от коляски — стол, выкрашенный в ярко-зеленый цвет. Интересно, чья это была идея? Смотрится дико. Возможно, они его купили таким. С деньгами у них было негусто. Роджер работал в Совете графства: разъезжал по местным фермам и следил, чтобы они производили продовольствие в соответствии с правительственными квотами. (Кстати, по долгу службы ему часто приходилось наведываться в «Мызу», хотя, как я уже говорила, не это обстоятельство стало поводом для знакомства с Беатрикс.) На работе Роджеру перепадали кое-какие «подарки» — не то чтобы взятки, просто знаки внимания (уверена, сам бы он выразился именно так) от людей, стремившихся завоевать его расположение. На практике это означало, что они с Беатрикс не зависели целиком и полностью от карточной системы и у них никогда не переводились свежие добротные продукты с фермы. На зеленом столе стоит миска с дюжиной, не меньше, коричневых яиц, а в масленке большой кусок желтого масла. В те годы все это по-прежнему было в дефиците, и в Мач-Венлоке нашлась бы не одна домохозяйка, которая с удовольствием прибрала бы к рукам такое богатство. Жаль, что Беатрикс ничего не понимала в стряпне. «Она и яйца не умеет сварить» сказано про нее, и понимать это надо буквально. Не забывай, она была юной девушкой и в родительском доме ее почти никогда не заставляли себя обслуживать. Не сомневаюсь, она испытала шок, внезапно осознав, что ей предстоит вести хозяйство. Изредка я приезжала к ним погостить и каждый раз поражалась тому, чем Беатрикс нас кормила. Твердокаменной картошкой; бледной как смерть курицей, истекавшей кровью на тарелке; фасолью прямо в стручках. Роджер, попробовав, молча отодвигал тарелку с таким видом, словно ничего иного он и не ожидал, и так же молча надевал пальто и уходил в паб.

Конечно, для меня, шестнадцатилетней, это было настоящим приключением — поехать в гости к молодоженам, одной, без папы с мамой. Теперь я даже удивляюсь, почему родители так спокойно отпускали меня. Думаю, их спокойствия поубавилось бы, узнай они, как Роджер однажды, когда Беатрикс вышла, нагло приставал ко мне. (И между прочим, ушла она совсем недалеко — всего лишь на кухню помыть посуду.) Я была настолько этим подавлена, что никому о приставаниях Роджера не рассказала, даже Беатрикс. Роджер воспринял мой отказ с абсолютным хладнокровием — с тем отсутствующим видом, который он мастерски умел изображать. Похоже, ему было совершенно безразлично — или он просто об этом не задумывался, — что такое поведение может либо серьезно испортить наши с ним отношения, либо создать неловкую ситуацию треугольника. Он был наглым парнем — я говорю о душевной наглости, которая пропитала весь дом и которую Беатрикс не замечала, а может быть, что еще хуже (и теперь я думаю, что так оно и было на самом деле), эта наглость ей нравилась. Вот почему, в первую очередь, их дом казался таким неуютным, холодным, и почему фотография сумеречной кухни исчерпывающе отражает атмосферу, царившую в их семье.

Кроме продуктов на зеленом столе другой еды на снимке не видно. Буфетные полки заняты банками, пустыми, — в таких банках обычно держат домашнее варенье, но я бы сильно удивилась, если бы Беатрикс вдруг начала делать запасы. Исполненные важности надписи «МУКА» на жестяной посудине или «ХЛЕБ» на деревянной хлебнице кажутся издевательством, возвещая о том, чего в реальности в них нет. Разделочная доска; весы и гирьки к ним, собранные в аккуратную кучку; ручная мясорубка, привинченная к столу; большой коричневый чайник с зелеными и кремовыми горизонтальными полосками. Вся утварь выглядит так, будто ею никогда не пользуются. Интересно, где была Беатрикс, когда я фотографировала. Наверное, отправилась за покупками (занятие, на которое в те дни тратилось немало времени: очереди в мясные или овощные лавки растягивались на всю улицу) или сидела в гостиной за стенкой, прильнув к радиоприемнику в бакелитовом корпусе, вечно настроенному на «Легкое радио». Новости, образовательные и даже театральные передачи Беатрикс никогда не слушала, она хотела слушать только музыку, и музыка журчала непрерывным потоком. В основном легкая оркестровая — та, что Би-би-си заказывала композиторам с очевидной целью поднять моральный дух населения: игривая, танцевальная — ноги сами пускаются в пляс. Эти сочиненьица должны были заставить вас улыбнуться, а кроме того, уместиться целиком на одной стороне пластинки в 78 оборотов. Самая любимая мелодия Беатрикс называлась «Портрет кокетки». (Выводы напрашиваются сами, поэтому я их опущу.) Наверное, эта музыка действовала на депрессивных послевоенных домохозяек примерно как прозак. Не знаю, утешала ли она Беатрикс, но моя кузина точно нуждалась в таком звуковом фоне.