Новая реальность - Олеся Шеллина

Вместо того чтобы что-то доказывать двум новоявленным моралистам, я просто протянул Репнину ту самую копию письма, которую мне притащил Ушаков. Он вообще обожает копаться в диппочте, и совесть его при этом никак не мучит, и спит Андрей Иванович спокойно только тогда, когда полностью уверен, что ни одна записулька не прошла мимо его орлиного взора.

Репнин, развернув письмо, тут же приступил к чтению, а за его плечом пристроился вскочивший со стула Шереметьев. Письмо было переведено максимально точно, дальше был приведен и оригинальный текст. Переведен он был для Ушакова, который скверно знал английский, и этим переводом сейчас воспользовались Шереметьев и Репнин, которые не знали данного языка вовсе. Я же смог, наконец-то спокойно доесть картофельное пюре, собственноручно приготовленное, под причитания всей челяди кухни, включая шеф-повара прусака Фельтена, который едва ли волосы на себе на рвал, но вынужден был сидеть смирно под присмотром двух гвардейцев. После того как блюдо было готово, я едва ли не силой впихнул в него несколько ложек, потом последовательно кухарке и помощнику повара, которого завали Николя, без какой-либо фамилии. Нет, фамилия, конечно же у парня была, но мне ее никто не называл, а я не интересовался. Следующим подопытным был Юдин, который выглядел так, словно его сняли с луны, но это понятно, он всю ночь не спал, систематизируя богатый улов, который сумел нарыть на ассамблее, для пропесочивая счастливчиков в следующих номерах газеты. Газета шла пока без названия, но произвела небывалый фурор. Все, кто не танцевал и не присутствовал на опытах ученой братии, по углам обсуждали то, что было написано в этом листе, множество экземпляров которого разнесли по домам мальчишки, работающие при типографии. Они сильно не заморачивались, а просто подсовывали листы в каждый дом, стоящий по пути их следования. Куракины на ассамблее вчера так и не появились. Вместо одного номера в неделю Юдин сумел у меня выбить три, и поклялся, что со следующей недели его листки станут платными. На мой вопрос, а как он с наборщиком договорился, я получил просто гениальный ответ. Наборщику самому интересно, и он готов за порцию смачных сплетен ночами сидеть без продыху. Я только пальцем у виска сумел покрутить и поинтересовался насчет вкуса нового для него блюда. Борис Михайлович сунул еще одну ложку в рот, и задумчиво возвел взгляд к потолку, после чего заявил, что вкусно, и что просит разрешения написать про это. Ну, я, собственно, поэтому его и позвал, чтобы он начал потихоньку рекламировать картошку, которая никак не могла пока прижиться на просторах Российской империи, а ведь для Сибири это был бы идеальный овощ. Навязывать силой я ее не собирался, решив попробовать то, что работало в моем мире на ура. Я решил попробовать применить рекламу, и Юдин был в этом плане первопроходцем.

Пока Шереметьев с Репниным читали письмо, а затем перечитывали, пытаясь вникнуть в написанное, я доел завтрак и сейчас наслаждался свежесваренным кофе. Наконец, письмо легло на стол, а Репнин поднял на меня ошарашенный взгляд.

— Это правда?

— А как, по-вашему, правда или нет? — я жестко усмехнулся. — Вот вы поверили, и это на сегодняшний момент самое главное. А еще, в это поверила милейшая Джейн, которая, еще не остыв от наших бурных ласк, понеслась писать письмо разлюбезной «подруге».

— То есть, мы не намереваемся вторгаться в Крым вместе с войсками Надир-шаха, который, узнав о несравненной красоте цесаревны, решил взять ее в жены, а взамен помочь нам укрепиться на Черном море, прежде чем идти дальше на османов? — Шереметьев, произнося это, снова поднял письмо, буквально цитируя написанное.

— Красивый план, правда? — я отставил чашку. — Как вы думаете, Елизавета стоит Крыма в качестве калыма? Я вот думаю, что стоит. С ее красотой, изворотливостью и амбициями, тетушка очень быстро султан-баши станет.

— Так это правда? — в голосе Шереметьева звучало напряжение, а в глазах уже разгорались огни предстоящих битв, когда он уронил письмо на стол.

— Что именно? Что я собираюсь вторгнуться в Крым? Конечно, правда, и об этом все знают. Что Надир-шах где-то увидел Лизкин портрет и воспылал к ней страстью? Тоже, правда, я не в этом, так в следующем году посольство для сватовства жду, и вы были бы в курсе, если бы делами Иностранного приказа интересовались, как я и велел. То, что все это произойдет одновременно и вот-вот, чуть ли не в апреле – нет, это неправда, это то, что я рассказал Джейн в тот момент, когда она старательно ублажала мое естество.

— И какую цель ты этим преследовал, государь? — тихо спросил Шереметьев.

— Ну включи мозги, Петька, — я вздохнул. — Во-первых, если мы часто будем орать о своем нападении на Крым, как тот мальчик, что про волков кричал, в тот момент, когда мы действительно двинем туда войска, нам сначала никто не поверит, а потом будет уже поздно. Ну и я хочу проверить, насколько тесные объятья у царственного собрата моего Георга с турецким диваном. Ежели вскоре османы с нотой прискачут, невзирая на мороз, то, о чем тут вообще говорить можно?

— А не понесет от тебя англичанка? — Репнин смотрел на письмо как на змею ядовитую.

— Нет, — я покачал головой. Для того, чтобы понесла, нужно чтобы семя в тело женщины попало, а я этого не допустил. — Я уверен в этом.

— Я могу сейчас в Иностранный приказ отлучиться? — с какой-то мрачной решимостью спросил Шереметьев.

— Можешь, раз раньше не успел, делами замученный, — я язвительно ухмыльнулся. — Как только мне про Радищева все расскажешь. Он под началом отца твоего служил, должен ты его помнить.

— Простой, временами может быть жестким, и неподкупный, — Петька задумался. — Отец часто шутил, что оттого его семейство и бедное такое, — я кивнул. Именно такую характеристику мне на него Ушаков принес, когда кандидатуры на пост начальника полиции предлагал. Сам уже понимает Андрей Иванович, что не справляется. Для полицейских дел нужны именно что полицейские, нечего там Тайной канцелярии делать. — За Натаху просить тебя, государь Петр Алексеевич, бесполезно? — Шереметьев даже не спрашивал, он утверждал.

— Это был ее выбор, Петя, — я отвечал тихо. — Я не заставлял ее ни замуж за Ваньку бежать, ни в путь далекий собираться. Думаю, что и ты над сестрой власти уже никакой не имеешь.

— Я ее без приданого грозил оставить. И Ваньке грозил, но они уперлись, что любят друг друга и ему все равно, что она бесприданница, он сам скоро гол как сокол останется. Что, если это не проверка их чувств, то что тогда считать проверкой?

— Да, даже завидно где-то становится, — я передернул плечами. — Но даже ради Натальи, не могу я смягчить участь Долгорукова. Слишком Ванька провинился передо мной.

— Я понимаю, потому и не осуждаю, — Петька снова вздохнул. — Будем свечки ставить, чтобы все обошлось, и они и взаправду землю обетованную нашли, как Борька Юдин пишет, — он замолчал, затем встряхнулся. — Пойду я в приказ, может тоже что смогу выяснить, что стряпчие пропустили, думая, что ерунда это.

Он вышел, насвистывая что-то бравурное. Мы с Репниным проводили его взглядами.