Спелое яблоко раздора - Марина Серова

— Привет еще раз, — просиял он глазами из-под очков. — Выглядишь замечательно, хотя тебя явно что-то тревожит. Чем тебе может помочь твой скромный поклонник?

— Толя, — улыбнулась я и чмокнула его в колючую щеку, — ты как раз-то и можешь помочь. Я бы сказала — только ты один.

— Польщен! Зайдем ко мне?

Мы прошли темным коридором в его кабинет, как всегда, заваленный кучей бумаг, с зелеными стенами, оклеенными фотографиями собак и детей. Толя считал, что это расслабляет. Как у всякого патологоанатома, у него были свои странности.

— Так в чем дело? — Он сел за стол и сплел свои тонкие музыкальные пальцы.

— Толя, — я опустилась на стул напротив, — скажи, ты можешь узнать, как фамилия человека, который проводил судмедэкспертизу над телом некоего Алекса Высотина?

— Легко, — ухмыльнулся Толя. — Это я.

— Ты? — Я обомлела от удивления. На ловца, как говорится… — И что?

— Что? Выражайся, пожалуйста, яснее, — попросил он.

— Ну что ты можешь сказать как эксперт? Он сам того…

— Причина смерти — удушение электрическим шнуром, — беззаботно произнес Толик. — Суицид. Сам он, Танечка, сам. Можешь не сомневаться.

— Тогда взгляни сюда. — Я порылась в сумке и извлекла фотографии, врученные мне пару дней назад.

Толя поправил очки, взял фотографии и изучал их в течение нескольких, томительных для меня минут.

— А что тебя именно интересует? — пожал он плечами.

— Как это что? — ахнула я. — Разве ты не видишь у трупа на шее синяки?

— А ты, Таня, сама разве не увидела, что это два разных человека? Вот это Высотин, таким его привезли. Это было еще до вскрытия. — Он протянул мне две фотографии общего плана. — А вот это шея какого-то неизвестного субъекта.

— Что? — не поверила я своим ушам.

— Да посмотри сама! — терпеливо показал мне Толик. — Вот тут ясно видно, что эта шея чужая. — Он положил фотографии рядом, чтобы я могла сравнить.

Я внимательно всмотрелась. Пожалуй, Толик был прав: шея, на которой ясно отпечатались синяки, была толще, след от удавки — шире, да и принадлежала она, наверное, более пожилому человеку. Правда, это я разглядела только сейчас, после подсказки. Чему ж удивляться, если я раньше на это и внимания не обратила. И все-таки как я этого не заметила?

— Интересно, кто делал снимки? — спросил меня Толя. — Ведь фотографировали-то у нас.

— Тебе лучше знать, Толя, — ответила я. Потом помолчала и, испытующе глядя ему в глаза, спросила: — А у вас не работает такой человек-шкаф с украинским акцентом?

— Шкаф? — усмехнулся Толик, потом перевел взгляд за окно и поинтересовался, кивнув туда: — Не этот ли?

Я осторожно выглянула: по двору наискосок шел уже знакомый мне субъект, который ранее представился Толькиным коллегой.

— Он самый!

— Санитар, — небрежно бросил Толик. — Значит, это он тебе снимочки принес?

— Он, да еще и твоим коллегой назвался, — вздохнула я. — И сразу он мне странным показался.

— Да, Таня, лажанулась ты, — беззлобно хохотнул Толик. — Ну ничего, бывает. Ты хоть знаешь, зачем он тебе голову дурит?

— В том-то и штука, что даже не догадываюсь, — мрачно проговорила я. — Мало того, что со снимками так… так он еще и фамилию мертвеца зачем-то другую назвал, мол, какой-то Колесников.

— Ладно, не хмурься, — посоветовал Толик. — Давай спиртику махнем?

— Нельзя, у меня сейчас не тот настрой, — отказалась я. — И потом, с санитаром надо побеседовать. Он увольняться не собирается?

— Нет вроде, но я уточню, — пообещал Толя.

— Я завтра заеду, — проговорила я, посмотрев на часы. — А сейчас пойду-ка я до дому, ты извини. Спасибо за помощь.

— Да уж, есть за что, — отозвался Толик. — Небось рухнула вся великолепно выстроенная версия?

— Что-то вроде того. — Я встала. — Ты завтра здесь?

— Здесь, и даже согласен оказать тебе всяческую помощь.

— Ты настоящий друг. Пока.

— Пока.

Я вышла из здания в совершенно подавленном состоянии. Допрос санитара требовал сил, которых у меня сейчас не было, поэтому я дала слабину, надеясь, что никуда он от меня не денется. Да даже если и денется, невелика потеря. Наверняка у него есть заказчик. Поэтому следовало придумать способ, чтобы расколоть этакого Франкенштейна. Я подозревала, что и здесь не обошлось без того самого «кого-то», кого я еще не знала. А для того, чтобы узнать этого «кого-то», нужно было еще многое выяснить, в том числе и насчет плагиата. Может, тогда что-нибудь прояснится.

В данный момент я пребывала в состоянии, близком к истерике. Чувство, что меня используют, появившееся после Толькиных слов о фотографиях и о личности самого заказчика-«патологоанатома», меня не покидало, но понять замысел злодея я не могла. Это напрягало больше всего. Зачем нужно было приносить мне фальшивые фотки и называть фальшивую фамилию? Зачем нужно было создавать иллюзию, что речь идет о двух разных людях? И как я могла купиться на такую чушь? Вот, казалось бы, аналогии на поверхности, и я даже что-то такое начала подозревать, но… Следовало признать, я лажанулась и сейчас предавалась понятным приступам рефлексии, чувствуя, что тут мой ум столкнулся с проблемой, которая была ему абсолютно не по силам, по крайней мере на данной стадии. Теперь приходилось надеяться на разговор с друзьями.

По дороге к остановке я свернула в какой-то дворик и, оккупировав лавочку, закурила, пытаясь обрести почву под ногами при помощи простого перечисления известных мне фактов. Итак, мы имеем смерть известного поэта. Причем это — самоубийство, на которое его кто-то подтолкнул, если исходить из умозаключений Сергея, которые я, признаться, разделяла. Кому могла быть выгодна смерть поэта? Например, критику Григорьеву в тандеме с поэтом Бондаренко. С ним мне еще предстояло познакомиться завтра. В общем, нельзя скидывать со счетов это молодое дарование. Ему-то вся эта история с плагиатом явно пойдет на пользу. А что собой представляет критик? Может, это он всем и рулит? Но какая ему выгода? Личная месть? Поставить галочку и узнать, не случалось ли между Высотиным и Григорьевым лет пятнадцать назад какой-нибудь распри. Высотин был президентом какого-то фонда. Кто автоматически становится преемником, я знаю, а вот кто, например, станет преемником, если Сергей откажется? И почему отказывается Сергей? Только ли потому, о чем сказал мне? Ну, допустим. Но ведь тот, кто станет на самом деле преемником, тоже автоматически вносится в список подозреваемых. Что еще? Выяснить, какие были у покойного отношения с женой. Версия разбитой любовной лодки тоже имеет право на существование. А пока мне что-то не до конца ясно, как все они жили-поживали. Шантаж, кстати, еще одна возможность. Но за что и кто — это другой вопрос. Еще мотивы?

В общем, кое-какие мысли бродили в моей голове, но при этом из всех умозаключений неприятно выбивалась история с лжепрозектором и лжеубийством. Кому-то нужно было пустить меня по ложному следу. Убедить в том, что совершено убийство. Но кому? И при чем здесь вообще я? Может, кто-то узнал, что друзья решили нанять меня для расследования, и захотел сбить с толку? Но тогда зачем нужна была другая фамилия? К чему этот туман?