Штрафники не кричали «Ура!» - Роман Кожухаров

Андрей вспомнил Леру, ее крахмально белый халатик — такой же неправдоподобно, ангельски чистый. Он вспомнил ее теплые, свежей клубникой пахнущие губы, ее язык, поначалу робкий, а потом… такой жадный, настырный и терпкий. Аникин закрыл глаза. Он весь был во власти Лериных поцелуев и ласк. Он явственно ощущал прикосновения ее кожи, ее тела — прекрасного и страстного, колыханье ее грудей, словно играющих в салочки, а потом их пойманную дрожь — покорное, сладкое содрогание в бережных тисках его рта.

— Аникин… Аникин…

Андрей растерянно открыл глаза. Он, как будто спросонья, непонимающе оглядел старшину и Зину.

— Трошки придремал? — весело спросил Кармелюк и подмигнул санинструктору. Он предпринимал прямо-таки отчаянные попытки обратить на себя внимание не только заботливых Зиночкиных ладошек, но и ее глаз. Из кожи вон лез, стараясь наладить какие-то внеуставные отношения с Зиночкой.

— Ишь, как его убаюкало, Зинаида Аксентьевна… — продолжил Кармелюк, посылая санинструктору недвусмысленно игривые взгляды. — И немудрено: тишь какая наступила-то. Благодать. Заместо колыбельной тишина эта убаюкивает… И погоды стоят знатные. Не так ли, Зиночка?… Давайте-ка прогуляемся, до обоза. Надо бы вызнать насчет отправки раненых…

Зиночка отвечает Кармелюку смелым взглядом и тут же произносит:

— Ой, товарищ старшина, погода-то хорошая, да только боязно мне…

— А чего ж тут бояться?… — без обиняков, напрямую задает вопрос Кармелюк. В голосе его слышна дрожь нетерпения.

Озорной блеск высверкивает в бездонной заводи серых Зиночкиных глаз.

— Да боюсь, товарищ старшина, как бы от тишины этой по дороге к обозу нас с вами в сон не склонило… А земля-то холодная… Как бы рану вам не застудить…

Возле них раздается смех нескольких свидетелей разговора.

— Чего гогочете, вошебойки?… — поначалу с досадой огрызается старшина. Но потом тоже начинает смеяться. Старшина, сам известный балагур, понимает цену шутке. К тому же он понимает, что теперь, после смерти комбата, Зиночке все равно деваться некуда. Кто-нибудь ее, как переходящее знамя, все равно под свое крыло примет. И его, старшины Кармелюка, час еще обязательно пробьет…

Зина тоже понимает, что ссориться со старшиной резона нет.

— Ступайте сами, Степан Тимофеич, — неожиданно ласковым голосом произносит она. — Мне еще солдатика надо перевязать…

Что-то воркующее, успокаивающее и одновременно будоражащее проступает в этом голосе. Голосе опытной самки… Произнеся это, она поворачивается к Аникину и касается колена его здоровой ноги. Делает это нежно, слегка-слегка… Кармелюк медлит идти. Он молча смотрит на них и вдруг произносит:

— Вишь, Аникин… а я-то шлепнуть тебя хотел. За командира… когда тащили его, безголового…

Что-то недоброе, металлическое звякает в его словах.

— Повезло тебе, Аникин… Искупил кровью!

Он как-то криво усмехается и, резко развернувшись, уходит решительным шагом.

Зиночка даже не оборачивается вслед старшине. Все ее внимание обращено на раненого.

— Рядовой Аникин. Перевязку проспите… — все воркует она. Ее серо-зеленые, лучистые глаза смотрят на него с улыбкой и каким-то нескрываемым, чисто женским любопытством. От этого пристального взгляда Андрей смущается. Ему кажется, будто она только что подсмотрела все его мысли.

— Как нога, солдатик?… — неожиданно участливо спрашивает она. Это неподдельное сострадание, звучащее в голосе санинструктора Зиночки, почему-то смущает Андрея еще больше.

— Терпимо… — сконфуженно бормочет он. Зиночка смотрит прямо ему в глаза. Андрей отводит свой взгляд и начинает кашлять.

— В медсанбат тебя надо отправить… — заботливо, чуть ли не по-матерински, приговаривает она. Ее пальцы быстрыми и точными движениями обрабатывают рану.

— Ой… — спохватившись, испуганно отдернула руку Зинаида. Кусочек ваты случайно задел пулевое отверстие.

— Не больно?… — испуганно спросила она.

— Нет… Зинаида Аксентьевна… — ответил Андрей. От ее прикосновений и взглядов, и в особенности от ее испуга, ему стало отчего-то совсем хорошо.

— Дурачок, какая же я тебе Аксентьевна?… — отчитывала она его, пока ручки ее перехватывали бинт. — Зови меня просто Зина. Ишь, выдумал — Аксентьевна…

— А вы правы абсолютно… И я так думаю… — ухарски ввернул Аникин. — Молодой и красивой женщине отчество никак не к лицу…

Зиночка вдруг совершенно покраснела. Щечки ее, бархатно-белоснежные, запунцовели, как два наливных яблочка, а пышные маленькие губки поджались в смущении.

— А ты, смотрю, комплименты отвешивать мастер… — произнесла она. Аникин сам не ожидал, что его неуклюжий комплимент так ей польстит. «Нечасто, видать, она слово доброе слыхала от комбата», — подумал солдат. Она словно мысли его читала.

— От майора-то затрещину скорее получишь, чем приятное что-нибудь… — со вздохом сказала она. — А все ж таки человек он был хороший. Семью свою сильно любил. Тосковал по ним… Вот и на мне вымещал, видать, тоску свою… А все одно — война проклятая… Так-то… отмучился человек, и Бог ему судья…

В словах ее не прозвучало ни осуждения, ни злости. Андрея удивило то, как Зинаида сказала про семью Михайлина — как-то по-бабьи просто, с искренним, выстраданным терпением и жалостью.

— Только в медсанбат отправлять меня не надо… — вдруг с упрямством сказал Аникин. — Рана пустяковая. На мне как на собаке заживает.

— Мне лучше знать… — отрезала Зиночка. Голос ее звучал властно. Этакая батальонная царица, не привыкшая, чтобы ей хоть в чем-нибудь перечили. Словно спохватившись, она оправдывающе добавила: — Лучше, солдатик, пока тебе переждать. Кармелюк уж больно зол ha тебя. И замполит. Сильно он штрафников не любит… Как бы они тебя не того… Рана у тебя вовсе не пустяковая. Пулеметной — навылет. Нагноение началось. Это не шутки…

По лицу ее вдруг скользнула еле заметная улыбка:

— А заживает на тебе как на собаке известно, почему. В госпитале-то за тобой, Ромео, уход был ух какой…

Андрея как ошпарило.

— Откуда ты знаешь?… — отрывисто спросил он.

Прежнее женское любопытство вновь сквозило в ее внимательных глазах.

— Гляди-ка, как ощетинился… Да уж знаю. Замполит письма досматривал, что к тебе приходили. Ты ж из штрафных… Так что капитану положено было. И из госпиталя. От Леры твоей…

Последние слова санинструктора Зиночки прозвучали неожиданно сухо.

— Ну ладно, замполит… А тебе откуда про Леру известно?… — Аникин еле сдерживался, чтобы не сказать ей в лицо что-нибудь грубое.

— Известно откуда. Попросила я капитана… А он мне ни в чем отказать не может…

— Шлюха… — зло процедил Аникин.