Однажды днем, а может быть, и ночью... - Арнольд Штадлер

How are you?

Откуда ему знать.

Он не умел сопротивляться по-настоящему, ну просто не умел. Но и жить в гармонии с миром тоже не умел.

Собственно, он всегда хотел только одного — жить в ладу с собой и с миром. «Веди себя как профессионал! — наставлял он себя, а потом добавлял: — Не упусти ее!» Она улыбалась так, что он просто не в силах был и не хотел сопротивляться.

«Мне ничего от тебя не нужно, я только хочу помочь тебе и вот спрашиваю, что подарить тебе и твоей матери: туфли, лекарства, еще что-нибудь или, может быть, дать немного денег?» — думал он, вроде бы движимый любовью к ближнему, а на самом деле одолеваемый самыми прекрасными и самыми непристойными образами и картинами, в которых только может исповедаться католик. Путь от того, что в голове, к тому, что в штанах, был очень короток, да что там, расстояние практически отсутствовало.

Но Франц не знал наверняка, что ей нужно. Вначале их разделял океан. Недоразумения, когда она говорила одно, а имела в виду что-то совсем другое. Когда он говорил одно, а имел в виду… Именно культурный барьер приводил к тому, что он не мог понять, кто она, а она не могла понять, кто он… Она же не проститутка. А он не святой. И не турист в поисках сексуальных развлечений. Он просто чего-то искал. Только что прочитал свой гороскоп и не поверил в него. Он все еще хотел спасти если не весь мир, то по крайней мере одного человека. Может быть, присутствие этой женщины делало его, нерешительного и робкого, одновременно и святым, и развратником. И если бы она оказалась прекрасной грешницей, то он принял бы в ней участие, как Мармеладов и другие персонажи Достоевского, испытывавшие жалость и сострадание к падшим женщинам, женился бы на ней и ввел бы ее в высшее общество Вены. Перед его внутренним взором немедленно предстала картина: они выходят из церкви Святого Креста, она в белом, с букетом в руках,[42] и он теперь навеки принадлежит ей. Франц никогда не умел отделять свою тоску от похоти. Одно переходило в другое.

Вскоре он сказал, что она всегда может на него рассчитывать. Он и в самом деле так думал и в мечтах уже видел себя у банковского окошечка в отеле «Севилья», где получал для нее доллары по кредитной карточке. Хватит и на витамины, и для ее матери. И на новый топ. Для начала сто долларов. На Кубе это составляло полугодовую зарплату. Но это вовсе не означало, что он платит ей, как клиент проститутке. Может быть, он готов был уверить себя в том, что хочет помочь ей из чистых побуждений. А жизнь снова и снова доказывала, что он мало что может.

Но если нужда действительно заставляет ее продавать свое тело, то он готов купить ее, чтобы спасти. Он был диалектик.

Не успел он прилететь в Гавану, как уже раздавал стодолларовые купюры музыкантам, а с еще большим воодушевлением опускал их за декольте музыкантшам, которые бродили по городу и зарабатывали на жизнь, распевая «Reloj поп marques las horas» («Часы, не показывайте время!»). А если бы у него не оказалось с собой денег, он привел бы их к банковскому окошечку отеля «Севилья».

Невдалеке сидел мужчина, вместе с которым она загорала. Может быть, он был чем — то вроде прикрытия, ведь на кубинском пляже, куда приходили и туристы, за спиной купальщиков вечно маячила военная полиция, а в ее полномочия входило забирать девушек, появлявшихся там без спутников, и отправлять их на уборку сахарного тростника в трудовой исправительный лагерь в провинции. Поэтому все девушки приходили на пляж в сопровождении молодых людей и делали вид, будто это их возлюбленные или женихи. Автоматы, любовь с первого взгляда.

Так это началось, с того первого безмолвного взгляда…

Он распахнул дверь, и любовь началась с первого взгляда.

— What's your name?[43]

Она села на песок рядом с его шезлонгом — наверное, это произошло, когда страж порядка на минуту отвлекся, — который он в этот чудный день взял напрокат вместе с тентом. Шезлонги и тенты предназначались немногочисленным туристам, случайно забредавшим на пляж.

Он не мог оторвать глаз от ее слегка выцветших купальных трусиков с тигровым узором.

— I am Ramona.

— I am Franz.

— Where are you from?

— Austria.

— O, kangaroos.

— No, mountains[44].

Она еще спросила, который час, и это показалось ему странным, потому что у нее были часы на руке. Но они оказались игрушкой. Часы с самого начала показывали одно и то же время.

Вокруг в узких, облегающих купальных костюмах, без всяких тентов лежали кубинцы.

«Жаль, глобализация привела к тому, — думал Франц, — что постепенно весь мир стал носить одни и те же купальные трусы, длинные, как в Америке, и теперь беднягам, которые и так в жизни видят немного, вообще не на что посмотреть. Но на Кубе все по-другому».

Как ни странно, здесь выставляли на всеобщее обозрение почти все. Ощущение как тогда, в первый раз, в купальне.

Он не отрываясь смотрел на ее недоступное, манящее тело, соблазнительно обрисовывавшееся под купальником-стретч из полиэстера. И сразу же подумал: «А вдруг это любовь?» Снова посмотрел на часы… «reloj поп marques las horas». Его часы показывали уже половину четвертого. А вдруг она из комитета государственной безопасности? И полиция поручила ей за ним следить? Но в конце концов похоть все-таки возобладала над страхом.

Не пройдет и двух часов, как он, упрямо повторяя «я ее не люблю», кинется из лифта отеля к себе в номер, чтобы посмотреть в ежедневнике, через сколько дней, часов и минут он увидит ее снова.

Он уже мог бы сказать о себе: «Я схожу с ума, я пылаю». И пылал легко и красиво, как костер на пляже во время праздника с музыкой и поджаренным на углях мясом асадо. А внутри у него все раскалялось, как магма в недрах Земли. Патрульный в униформе опять подошел к ним подозрительно близко. Она встала и направилась к своему спутнику, сделав вид, будто только что вышла из воды.

В какой-то момент, когда надзор ослаб, они снова смогли поговорить. И условиться о встрече. По-английски. По-английски они могли сказать друг другу не много. Вот разве что «вечером, в Центральном парке, между отелем „Инглатерра" и отелем „Плаза"»…

Она хотела прийти со своим «голубым» другом, на которого показала издали и который все это время смотрел на них и молча улыбался, — Ренье пришел с ней на пляж, насколько он понял, чтобы обмануть бдительность полиции. Он был довольно смуглый, со слегка вьющимися волосами и белоснежными зубами.