Высшая ценность - Александр Лоскутов

«Ну уж нет, — беззвучно сказал я самому себе. — Нет, нет и нет. Ты не сможешь…»

Мать Евфросиния молча смотрела на меня. Невидимые пальцы упрямо скребли мой череп изнутри. Что она видела? Что понимала?

«Нет! Нет-нет-нет».

Я боролся, как мог, изо всех сил стараясь, чтобы эта борьба не отразилась на моем лице. По-моему, получалось. Только вот пот на лбу выступил, но тут уж никто меня обвинить не может. В комнате и впрямь было душновато…

«Нет. Никогда! Моя душа — она только моя. Ты туда не проникнешь, будь ты хоть трижды святая. Нет! Нет! Не-ет!»

Вот она, моя хваленая и старательно тренируемая сопротивляемость внешнему воздействию. Прогибается. Трещит по всем швам, как гнилая тряпка.

Беззвучный вой моей безжалостно насилуемой души. Скатывающиеся под рубашкой капли холодного пота. Бесцветная муть перед глазами.

«Нет, нет, нет, нет, нет…»

Мать-настоятельница медленно отвела взгляд. И тотчас же холодные пальцы отступили. Незримое давление прекратилось. Бьющий по ушам беззвучный рев летящей по склону горы лавины истаял до едва слышного шелеста.

Как раз вовремя. Еще бы несколько секунд, и я, пожалуй, не смог бы удержаться. Еще бы чуть-чуть, и она бы меня прочитала, как раскрытую книгу. Несмотря на все мои жалкие потуги защититься.

Неловко переступив с ноги на ногу, я только сейчас понял, что все время незримого поединка неосознанно задерживал дыхание. Осторожно выпустил застоявшийся в груди воздух. Попытался унять неожиданно навалившуюся на меня позорную дрожь. Разжал намертво стиснутые кулаки…

— Не знаю, — негромко проговорила Мать Евфросиния. — Не знаю. Не могу понять.

Будто соглашаясь с ней, старцы в белом истово закивали. Майор выпрямился в струнку и взглянул на меня так, словно я виновен, самое меньшее, в измене родине. Хабибуллин и Пащенко постарались стать еще менее заметными. Шеф — не понимаю, как это возможно, — выглядел чуточку смущенным. А сама настоятельница вновь глянула на меня. Только теперь это был взгляд не живой святой, а обычной пожилой женщины. Спокойный такой взгляд, в меру заинтересованный и чуточку усталый. На мгновение мне даже показалось, что на губах Матери Ефросиний появилась ироническая всепонимающая улыбка.

Но нет… Показалось.

Не могло такого быть. Не могло.

Святые, как известно, никогда не улыбаются. Ни на иконах, ни в жизни. Они вкусили близость к Богу. И потому потеряли способность просто по-человечески радоваться.

— Так… И что будем делать, Мать? — Майор обращался непосредственно к святой настоятельнице, глядя ей прямо в глаза. Глядел, я бы даже сказал, с вызовом, если б не выступившие на лбу бусинки пота и мелко подрагивающие веки… Понятно. Похоже, я не один испытал это сомнительное удовольствие быть вывернутым наизнанку.

Мать Евфросиния промолчала. Вместо нее ответил один из старцев-церковников.

— Я бы предложил полную проверку. У нас есть очень хорошие специалисты… Если, конечно, господин Темников позволит.

Шеф скривился, будто надкусил лимон. Пренебрежительно махнул рукой, будто отметая сказанное,

— Как будто у меня есть выбор, — вполголоса пробормотал он. —

М-да. Похоже, контроль над ситуацией из рук нашего дражайшего шефа ушел безвозвратно. Он сейчас просто плывет по течению. А для такого человека, как он, это ох как трудно. Дмитрий Анатольевич привык бороться. Грудью встречать напор судьбы. И побеждать.

На мгновение мне даже стало его жалко. Но только на мгновение, не больше.

Эх, меня бы кто пожалел…

Во что я вляпался?

— Выбор есть всегда, — мягко проговорила Мать Евфросиния. От этого тихого шепота я почему-то вздрогнул. И только потом понял, что слова эти адресованы не мне и что святая не читала мои мысли.

— Выбор есть всегда, — повторила настоятельница. И вдруг повернулась ко мне: — Алешенька, выйди, пожалуйста, на минутку. Нам надо поговорить.

Не проявляя ни капли сомнения и даже не обидевшись на глуповато-детское «Алешенька», я молча повернулся. Вышел. И аккуратно прикрыл за собой дверь.

Маринка удивленно подняла голову, оторвавшись от лежащего на столе толстого справочника, но ничего не спросила. Видимо, удовольствовалась увиденным в моих глазах. Или разумно решила не лезть не в свое дело. Так мы и молчали. Она, сидя за столом и перебирая бумаги. И я — подпирая стенку напротив и пытаясь собрать старательно разбегающиеся мысли.

Во что я вляпался?..

Из кабинета доносились приглушенные голоса. Громкие, визгливые, неразборчивые. Что они там обсуждали? В любом случае, вряд ли их идеи несут мне радость.

Дверь открылась. Вернее, не открылась, а распахнулась. Настежь. В сопровождении своих дрессированных горилл вышел майор. Стрельнул взглядом в мою сторону и, не говоря ни слова, удалился. Сразу же вслед за ним из кабинета нашего шефа сбежали Хабибуллин и Пащенко. Именно сбежали: проскользнули вдоль стенки и торопливо скрылись в коридоре. Старички-церковники удалились медленно и величаво, с важным видом разглаживая белоснежные хламиды и сверкая вышитыми на груди крестами. На меня они даже не взглянули.

Мать Евфросиния вышла последней. В этот момент она ничуть не походила на легендарную живую святую. Обычная пожилая женщина в видавшем виды монашеском балахоне. Собранные в жиденький узел редкие седые волосы, чуть прихрамывающая походка и спокойные уверенные движения. Только вот застывшие в глазах отголоски иной, не принадлежащей этому миру силы немного портили эту картину.

Маринка вскочил а на ноги, едва только она появилась в дверях. Бросила короткий, ничего не выражающий взгляд в мою сторону, в явной нерешительности кусая губы. И вдруг выскочила на середину комнаты, поспешно опускаясь на колени перед мягко плывущей вперед женщиной.

— Благословите, Мать…

— Благословляю, дочь моя, — сухонькой ручкой настоятельница погладила смущенно потупившуюся и залившуюся краской девушку по собранным в замысловатую прическу волосам. — Да пребудет Господь с тобой и с тем, кого ты любишь и ждешь…

Короткий изумленный взгляд Марины. Предательски задрожавшие губы. И спокойный, чуточку отрешенный взгляд святой женщины, смотревшей в те дали, куда не дано заглянуть обычному человеку.

Легкий кивок в мою сторону.

— Заходи, Алеша. Дмитрий Анатольевич ждет тебя.

Я торопливо мотнул головой и отлип от стены.

Шеф стоял перед узорной дверцей шкафа и молча смотрел на вот уже пять долгих лет пылящийся за стеклом клинок. Просто смотрел, и все. Не пытался достать его или прикоснуться к своему легендарному оружию. Всего лишь молча смотрел.

Иногда я своего шефа просто не понимаю. Зачем он упорно держит меч при себе, хотя столько лет не берет его в руки? И даже пыль не стирает, позволяя сверкающей стали медленно обрастать неровной серой бахромой. Как он выдерживает непрерывный, изо дня в день подтачивающий волю натиск рвущегося на свободу оружия? Как противится неодолимому желанию выдернуть волшебный меч из пыльного плена, выйти за ворота и там в отчаянной битве убивать, убивать, убивать проклятую нечисть?..