Метод 15/33 - Шеннон Керк

Я понятия не имела, кто находится внизу, но в безумной надежде представила себе скептически настроенного детектива, уверенного в том, что открывший ему идиот наверняка что-то скрывает и хоть в чем-то, но виновен. Я подумала, не стоит ли сорвать голосовые связки, разразившись леденящими душу воплями, сопровождая их топотом и сотрясанием своей новой клетки. Как потом выяснилось, хорошо, что я не сделала ставку на шум.

Осознав безвыходность своей ситуации, я повернулась боком и, скользя спиной по стенке шкафа, уселась на пол. С обеих сторон у меня был запас пространства ровно в один палец, позволявший немного менять положение.

Глазам понадобилось от тридцати до сорока секунд, чтобы приспособиться к полумраку, но когда мое ночное видение наконец-то включилось на полную мощность, я ее увидела. Подобно кольцу с бриллиантом на ветке дерева в лесу, с крючка в противоположном конце шифоньера свисала невероятная удача в виде белой резинки в один дюйм шириной и три фута длиной вроде тех, которые Нана продевала в пояс своих собственноручно сшитых из полиэстра трусов. Нана. Я схватила резинку и засунула ее глубоко в свои собственные трусы. Преимущество № 28, резинка для трусов.

В этом шкафу преобладал запах кошачьей мочи, от которого у меня начались позывы на рвоту. В то же время это навело на мысли о маме.

Когда мама делает какое-то заявление, она никогда не ошибается.

– В этом доме есть кошка, – однажды сказала она.

– У нас нет кошки, – засмеялся отец.

Но в ответ на заверения отца, что нос ее обманывает и что она так реагирует на затхлый воздух закрытых всю зиму комнат, мама возразила:

– В этом доме есть кошка, и это так же верно, как то, что я мать вот этого ребенка.

Во время своей тирады она указала на меня, как если бы я была основным вещественным доказательством. Ее свободная от указывания на меня рука упиралась в бедро, спина оставалась идеально прямой, а подбородок на высокой шее вздернутым.

– В этом доме есть кошка, и я это докажу!

Таким было ее напутственное слово присяжным – мне и моему отцу.

Она схватила фонарь отца. Он всегда держал его в ящике для инструментов, пряча от нее по причинам вроде нынешней. Она искала до трех часов ночи, заглянув во все шкафы и кладовки, все укромные местечки и углы, осмотрев чердак и подвал. Она тыкала прутом в трещины в стенах гаража и в полые бревна во дворе. Она обшарила, перерыла и перевернула все, что только могла. Она продолжала обшаривать и переворачивать, пока лампочка фонаря из белой не стала желтой, затем оранжевой, затем коричневой, затем серой и, наконец, черной.

Она не нашла ни единого кошачьего уса, но продолжала провозглашать, обращаясь к измученным присяжным, из которых к полуночи оставалась только я:

– В этом доме есть кошка, и я это докажу!

На следующее утро мой отец, единственный человек, которому позволялось ее упрекать, сообщил маме, что она должна прекратить свои «попытки лететь быстрее скорости света или доказывать существование несуществующей кошки».

Прошу заметить, я ни разу не попыталась опровергнуть мамино заявление. Возможно, я также направляла ее поиски.

Пока отец убеждал маму остановиться, я выскользнула за дверь и скатилась на полянку в березовой роще за нашим домом. Это округлое открытое пространство было устлано ковром из желтых одуванчиков. Таким образом, у моего убежища был желтый пол и белые стены, а еще синий небесный потолок.

Они не знали, где я.

Я быстро вернулась.

Я ничего им не сказала.

Мама продолжала неутомимо настаивать на присутствии в доме животного.

Запах выветрился за неделю.

Я все равно никому ничего не сказала.

Вместе с ослабевающим запахом ослабел и мамин интерес. К следующему воскресенью от кошачьего запаха не осталось ни следа. Мама сидела у себя в кабинете на обтянутом кожей стуле, напоминающем трон Дракулы, и ручкой в виде серебряного распятия редактировала ходатайство об упрощенном делопроизводстве.

– Мама, – стоя в дверях, произнесла я.

Она подняла глаза и посмотрела на меня поверх роговой оправы сидящих на кончике носа очков. Юридическое обоснование у нее в руках даже не шелохнулось. Она давала мне понять, что готова выслушать, и на большее мне рассчитывать не приходилось. Я держала на руках старую кошку черепахового окраса.

– Это моя кошка, – произнесла я. – Я избавилась от кислотного запаха с помощью уксуса, пищевой соды, средства для мытья посуды, перекиси водорода и древесного угля. Она мочилась в доме, и поэтому я держала ее в клетке в березовой роще, но теперь она должна жить с нами.

Мама театрально бросила ходатайство на журнальный столик. Я уже однажды видела подобный жест, когда она достигла кульминации своего заключительного слова во время федерального судебного заседания, на которое она меня пригласила.

– Черт возьми! Я говорила твоему отцу, что в доме пахнет кошкой.

– Да, – стоически согласилась я, как будто подтверждая королевский приказ относительно налогового законодательства.

– Почему ты мне не сказала?

– Я хотела решить проблему, прежде чем представить тебе свою кошку.

В ее комнате я не испытывала никаких эмоций. Я также не испытывала необходимости их включать.

– Что ж.

Она отвела взгляд. Возможно, я была единственным человеком, способным ее обезоружить, и, боюсь, это выбивало ее из колеи. Я сама себе напоминала непрерывно растущий колючий куст, который ей приходилось подстригать с расстояния в десять футов. Но я не хотела ее волновать. Я всего лишь хотела обеспечить фактами.

– Это девочка. Я испытывала акустический ошейник для борьбы с блохами и клещами. Она бродила вокруг мусорных баков возле школы. Без ошейника и жетона. Но она не дикая. Определенно домашняя, но ее выбросили или потеряли. Она любит людей. Она помочилась на лестнице в подвале только потому, что у нее не было лоточка. Я его купила на следующий день после того, как ее нашла. Я спрятала его за стерилизатором возле водородной камеры.

Я не стала спрашивать, можно ли оставить себе кошку, как это, наверное, сделал бы на моем месте любой другой ребенок. Я не только считала ее своей, она была частью лабораторного исследования. Во всем, что касалось лаборатории, я никогда не спрашивала разрешения.

– Имя?

– Джексон Браун.

– Для девочки?

– Я думала, тебе понравится ссылка на твоего любимого музыканта.

– Как я могу сказать нет Джексону Брауну?

Я не спрашивала разрешения. Я всего лишь нуждалась в одобрении. Это совсем другое.

Психиатр позже выдвинул теорию о том, что одобрение мамой моего решения рассказать ей о кошке после того, как я уладила проблему с ее туалетом, подвело меня к скрыванию беременности. Полагаю, доктор решил, что я и тут стремилась вначале решить проблему. Но единственная проблема, которую я решила в первые семь месяцев моего тайного состояния, было намерение назвать малыша Диланом, в честь другого маминого любимого музыканта. Впрочем, это решение так и не осуществилось, поскольку имя моего сына изменилось во время нашего с ним заключения.