Лавиния - Урсула К. Ле Гуин

выше, чем была при жизни, и сказала, что он должен поскорее уходить, выбираться из города, спасать своих людей. А он попытался обнять ее, удержать – он три раза пытался это сделать, – но не смог, ибо она была всего лишь тенью.

Поэт молча кивнул.

– Но ты упоминал, что впоследствии Энею удалось спуститься в нижний мир и поговорить там с тенями мертвых. А свою жену он там встретил?

Поэт долгое время молчал, потом сказал:

– Нет.

– Наверное, он просто не смог ее отыскать среди стольких теней, – сказала я, пытаясь представить себе царство мертвых.

– Он ее не искал.

– Но я не понимаю…

– И я тоже не пытаюсь ее найти. И вряд ли буду знать о ней существенно больше, когда и сам попаду в подземный мир. Каждому из нас уготована… своя жизнь после жизни. Эней тогда Креусу потерял. Среди горящих зданий на улицах Трои, заваленных трупами. Потерял навсегда. Назад он оглядываться не мог. Ему нужно было заботиться о своих людях.

Через некоторое время я спросила:

– Куда же он со своими людьми направился, когда им удалось бежать из Трои?

– Они долгое время скитались по Внутреннему морю, не зная, куда податься, и выбрали неверное направление. Они высадились на острове Сицилия и некоторое время прожили там. Там Анхис, отец Энея, и умер. А троянцы снова пустились на поиски обетованной земли, но страшная буря разметала их корабли и выбросила на дикий берег Африки.

– И что же они стали делать?

– Они поблагодарили богов за спасение, потом убили оленя и наконец-то поели досыта. А потом Эней и его верный друг Ахат отправились на разведку; они ведь даже не знали, что это за страна такая. Вскоре они вышли к какому-то городу, который еще только строился. Город назывался Карфаген, а тамошние люди оказались финикийцами. Их царица Дидона приветливо встретила путешественников…

– Расскажи мне о ней.

Поэт молчал; он, похоже, колебался, и я сразу поняла, что его молчание связано именно с царицей Дидоной.

– Наверное, Эней влюбился в эту Дидону, – сказала я и сразу почувствовала, как меня охватывает какая-то странная скука или разочарование.

– Скорее она в него влюбилась, – поправил меня поэт. И с мрачным видом прибавил: – Но, по-моему, это не совсем подходящая для юной девушки история. Не стоит мне ее тебе рассказывать, Лавиния.

– Но я вовсе не юная девушка. Ты же сам назвал меня «созревшей для мужа и брачных лет достигшей». К тому же мне прекрасно известно, что и замужние женщины порой влюбляются в других мужчин. Более молодых. – Сомневаюсь, правда, что он услышал, как сухо прозвучали эти мои слова. По-моему, он думал только о своей африканской царице.

– Дидона была вдовой, – сказал он, – так что ничего непристойного в ее поведении не было. Если не считать того, что собой она владеть совершенно не умела и вечно шла на поводу у собственных чувств. Ей очень нужен был муж, правитель ее страны. Она, разумеется, и сама была превосходной правительницей, и народ очень ее любил. Они строили прекрасный город Карфаген, и все у них шло хорошо; но ведь так редко женщина в течение долгого времени способна одна править целым народом. Мужчинам трудно с этим примириться; это уязвляет их самолюбие. К Дидоне сватались многие соседствующие с нею правители и вожди. Они ухаживали за нею, но на самом деле стремились заполучить ее трон; они ею восхищались и одновременно угрожали ей. В общем, Эней явился как ее спаситель, как ее ответ всем этим соседям – воин, испытанный в боях и обладающий собственным войском, человек, рожденный быть правителем, но не имеющий собственной страны. Дидона поняла, как сильно он нужен ей, еще до того, как полюбила его. Сперва, надо сказать, она всей душой полюбила его сына. Она как-то сразу привязалась к Асканию. Она обнимала и целовала его, она всячески старалась его развлечь, и, разумеется, лишившийся матери мальчик тоже полюбил эту ласковую, добрую, красивую, бездетную женщину. Его привязанность к Дидоне тронула сердце Энея. Ведь сынишка – это все, что осталось у него от семьи. И Эней пообещал Дидоне помочь со строительством Карфагена. Ну и таким образом…

Он вдруг умолк.

– Одно потянуло за собой другое, – сказала я.

– Я никак не могу привыкнуть, хотя прекрасно это понимаю, что все женщины – прирожденные циники. Мужчинам же приходится учиться цинизму. Кстати, научить мужчин способны порой даже юные девушки.

Я, разумеется, не знала таких слов, как «циник» и «цинизм», но, в общем, догадалась, что он имел в виду, а потому пояснила:

– Да нет, я вовсе не испытываю презрения к этой Дидоне. Просто так действительно бывает: одно ведет за собой другое. И ничего страшного или плохого в этом нет. Как же иначе мужья и жены сумели бы полюбить друг друга? Дидоне был нужен муж. А Эней был добрым, благородным, красивым и достойным сочувствия, ибо потерял во время бури свои корабли. Ничего удивительного, что она в него влюбилась. Любая женщина на ее месте полюбила бы его.

– Ну что ж, пусть эти слова станут пророческими, – прошептал поэт.

– А он в нее влюбился?

– Да. Влюбился. Она была прекрасна. Пылкая, страстная. Любой мужчина в нее влюбился бы. Однако…

– Он все еще оплакивал Креусу?

– Нет. Его жена, его родной город – все он оставил далеко позади. Далеко-далеко позади. Между ними были уже годы странствий, разные города и моря. И назад Эней не оглядывался. Но не знал, что ждет его впереди. Вот и угодил в ловушку – застрял в настоящем времени. Смерть отца стала для него тяжким ударом. Он всегда чувствовал свою зависимость от Анхиса и подчинялся ему, даже когда старик сбивал их с пути. Когда Анхис умер и как бы унес с собой прошлое, Энею показалось, что с ним ушло и будущее, и растерялся. Он не знал, как быть дальше. Буря разметала их флот, заставила пристать к незнакомому берегу… И в душе у Энея тоже бушевала буря. Он совсем запутался, сбился с пути.

– А куда этот путь должен был привести его?

– Сюда. В Италию. В Лаций. И он это знал.

– А почему его будущее не могло осуществиться в Африке? Почему он не остался с той царицей? Он бы помог ей построить город, был бы с нею счастлив… – Я рассуждала вполне разумно, хотя на самом деле мне отчего-то совсем не хотелось, чтобы он так поступил. Втайне я рассчитывала, что поэт станет мне возражать, приведет некие неопровержимые аргументы.

Но аргументов он приводить не стал. Покачал головой, помолчал и сказал, точно вслед собственным мыслям:

– Их соединила гроза. Во время охоты. Они отстали от остальных и укрылись от дождя в пещере. И вот…

– Они стали мужем и женой? – спросила я, помолчав.

– Нет. Хотя Дидона считала, что их любви достаточно, чтобы они могли считаться мужем и женой. И называла Энея своим мужем. Но сам Эней это браком не считал. И был прав.

– Почему?

– Ничто – даже потребность друг в друге, даже любовь – не может победить судьбу, Лавиния. У Энея был особый дар: знать свою судьбу, знать, что ты должен сделать, и делать это. Несмотря ни на что. Даже несмотря на любовь.

– Ну и что же он сделал?

– Он оставил Дидону.

– Сбежал?

– Да, сбежал.

– А что сделала она?

– Она убила себя.

Этого я не ожидала. Я думала, что она пошлет вслед за Энеем корабли, велит догнать его, свирепо ему отомстит. Я не могла полюбить эту африканскую царицу, но и презирать мне ее было не за что. И все же самоубийство казалось мне довольно трусливым ответом на предательство. Я так и сказала поэту.

– Ты еще не знаешь, что такое отчаяние, – мягко возразил он. – И хорошо бы ты никогда этого не узнала.

Я кивнула. Но я знала, что такое отчаяние. Это та страна, где жила моя мать с тех пор, как умерли ее сыновья. Хотя сама я действительно никогда еще в этой стране не бывала.

– Ее смерть была поистине страшна, – сказал поэт. – Клинок, которым Дидона пронзила себе грудь, прошел чуть в стороне от сердца, но рана все равно была смертельной, и она понимала, что умрет, хотя и не сразу. И тогда она велела сложить погребальный костер, сама возлегла на него и, будучи еще живой, приказала его поджечь. Эней увидел пламя этого огромного костра, находясь уже далеко от берега.

– И понял, чей это погребальный костер?

– Нет. А может, да.

– Его душа, должно быть, корчится от ужаса, стоит ему вспомнить об этом! Неужели его спутникам не было за него стыдно?

– Вряд ли. Даже если б Эней и провозгласил себя тамошним царем, Карфаген все равно никогда не стал бы их