Болотница - Татьяна Мастрюкова

Я тоже пыталась вести дневник, причем неоднократно, но мне всякий раз не хватало терпения. Записи делала как попало, иногда раз в несколько месяцев. И хотя требовала, чтобы родители не читали мой дневник, сама никакой секретности не соблюдала, бросала его где попало. Да еще мы с девчонками в школе постоянно давали друг другу почитать свои секретики и писали в чужие дневники всякую ерунду.

Этот же дневник точно не был предназначен для посторонних глаз, хотя не было на нем никаких замочков, никакого шифра, и вряд ли автор рассчитывал, что какая-то незнакомая девочка будет читать его записи. Интересно, был ли кто-нибудь еще, кроме владельца дневника и меня, кто вчитывался в эти строчки, написанные то с грамматическими ошибками и каким-то простонародным языком, то совершенно грамотно и почти современно?

Зеленая ученическая тетрадка была посвящена странным событиям, творившимся в Анцыбаловке.

Автор записок пытался разобраться в происходящем и по мере сил противостоять ему. Он методично описывал происшествия, а потом способы устранить или обезвредить последствия этих происшествий. Судя по множеству перечеркнутых и исправленных строк, наклеенных поверх текста бумажек, автор не знал правильного решения и всякий раз искал и пробовал новый способ. И явно эта тетрадка была не первой и, возможно, не последней, поскольку заметки в ней начинались без всякого вступления и обрывались так же неожиданно.

Попадись мне эти заметки раньше, когда я листала дурацкие журнальчики про инопланетян, я решила бы, что это просто какой-то свихнувшийся на лесном болоте старик. Теперь я не стала бы делать таких однозначных выводов.

Заметки то и дело прерывались какими-то математическими расчетами и схемами непонятных сооружений, а также народными рецептами зелий из трав, которые я без зазрения совести пропускала. Во-первых, математика – не мой конек, а во-вторых, большую часть указанных растений я не то что в глаза не видела, а даже вообще таких названий никогда прежде не встречала. Предположим, «семь верхушек и семян полыни, собранной на Иванов день, на Успение, ущербной луны, по вечерней роче» звучало более-менее понятно, особенно если не уточнять даты. Но как выглядела одолень-трава, чьи цветки отгоняли нечистую силу? И что такое ясенец, и почему он неопалимая купина? А дягиль – растение или животное?

Какие-то листы были вклеены, и желтые пятна клея пачкали строчки. Какие-то страницы неаккуратно выдрали, оставив неровную бахрому у линии сгиба, и вряд ли это сделал автор дневника, человек, судя по всему, обстоятельный и аккуратный. Он-то не уничтожал свои исправления, а только снабжал короткими эмоциональными подписями: «Не то!», «Ложь!», «Не работает!». А вот тот, кто так неряшливо драл из тетради, не позаботился даже о целости вырванных страниц: на торчащих обрывках остались буквы и даже части слов.

Первым делом я почему-то заинтересовалась, что же могло быть написано на исчезнувших листах, но ничего не смогла понять, поэтому сосредоточилась на имеющемся тексте.

Начальная запись в тетрадке начиналась ничего не значащим заявлением:

Она вернулась. Все насмарку.

И дальше все перечеркнуто крест-накрест и снабжено по краю листа эмоциональным комментарием. Сначала я, разумеется, прочла зачеркнутое:

Мать болотница, жабица старица, пошли болотника, пошли защитника, то пусть меня берегает, остерегает, от меня чертей отгоняет, ведьмовские слова пусть не подпускает, колдуна за версту прогоняет, да ночной покой сторожит, да мое житие в благе лежит, то я помяну, то я примяну, то тебе матушка болотная дань притяну. Аминь.

Я перевернула для удобства тетрадку и прочла приписку:

Какой тут аминь? Тот ночью не испоганится, да бесы на нем скак не сотворят, кто дань нечистой твари принесет. Чушь!

Невольно усмехнувшись эмоциональности и согласившись с комментарием, я стала листать тетрадку дальше.

В гнилое место селили негодные семьи из смутьянов, лентяев, пьяниц. Или просто не по душе барину пришлись. Слыл просвещенным, а сам никогда носу не совал в эти края, и до темноты ни один управляющий не задерживался по его приказу. А комиссары вот никого не боялись и никого не жалели. Сами, правда, тоже не приезжали.

На болотном мху да воде только порчу наводить. Водой навел, смерть привел.

Болото началом, гроб концом.

Кто в болото тянут, кто смертну хватку чует, кто водой захлебывается, тако пусть про себя скажет: Яко болотный огонь по верху скачет, тако и ко мне помощь прискачет. Ежли от сердца сказано, то придет человек и поможет от смерти спастись. То знать надобно, оное болото пагубное место.

Все заговоры, приговоры не христьянские, как на капище дань несли в болото, наводили порчу, все языческое, нечестивое. Малое отдал, немалое получил, да опосля многое отдашь, чего не желал отдавать.

Кто срубит три сосны болотные да из них дрова сотворит, да от креста да Христа отречется, да сии полена заговорит, да врагу подложит, тот бесов блудных в хату врагу пустит.

Те избы, что были срублены из бревен, что привезли из-за болота, на погибель построены. Хозяева болеют и мрут, достаток не задерживается, скотина чахнет.

На болоте никогда не говорить о делах своих, что на будущее намерен творить. Иже то по добру да по нажиточному особо стерегись. То не исполнится. Все порушится.

Мертворожденных да померших болезных закапывали на краинах болотных. Викентьева девка из крайнего дома. Лизавета Пегая. Тако душа малая, неотпетая, непомянутая. Тако хороводинами сии души блудят по болоту да прилежине. Тако злобой они полны. Тако ведь жития лишены, да радости и услады невозымели. Тако сила окоянная сии души.

Дед Влас одобрял, мол, все одно не жильцы, так хоть не просто так губили. Батя с дедом спорил до драки. Согласен с ним. Не дело нечисть подкармливать живыми душами.

Дед совсем неправ был. И когда веру потерял, и когда стал исправлять все. Он настоял, чтобы меня отправили прочь. А только время ухайдокали. Отец-то потерял ногу из-за деда. Не верил дед, слишком хорошо все шло, их не трогали. Правда, засуха была несколько лет подряд. Попытался отправить семью, сам стал выступать за советскую власть. Партийный стал. В лесу что-то случилось, отца моего нашли полуживого, без ноги, выше колена обгрызла, едва оклемался. Говорил, мать, бабка моя, спасла. То ли медведь напал, то ли вепрь. Не любил вспоминать. Ни про это, ни про свою мать, ни про мою. Обе ушли рано, не помню их. На себя забирали, не жалели.

Встарь после покойников горшки да нательное белье топили в трясине, палками тыкали, чтобы утопли. Сейчас жалеют добро, перестали приносить. Теперь каждый год кого-то живого утягивает. Стали мусор носить, так обошлось.