Медный гусь - Евгений Немец

Струг Мурзинцева, лишившись балласта, ко дну не пошел. Бросать его не стали, зацепили за бушприт канатом и потащили к берегу. Из-за обузы гребли еще часа два; пошло мелководье. Рожин теперь был на носу. С лотом в руках он мерил глубину, отдавал маневровые команды. К самому берегу подойти все равно не удалось, метров за двадцать бросили якорь, добрались на шлюпках.

Покалеченный струг решили оставить здесь. Чтобы выволочь его на берег и залатать пробоину, требовалась помощь, которую, кроме как в Самаровском яме, взять было негде. Так что судно затащили на мель и закрепили, привязав канаты к близстоящим деревцам. Мурзинцев дал стрельцам час на отдых. Путники повалились в траву, помалкивали; никто не решался заговорить первым.

— Мы что, Обь пулей пролетели? Прозевали, как в море вышли? — наконец не выдержал Васька Лис. — Откуда такие штормы на реке?

— То не шторм, ветра ж не было, — заметил Демьян Перегода.

— В полный штиль река волны подняла, — закивал Недоля, соглашаясь с казаком. — Нечистая сила, не иначе. Водяного козни.

Сотник поднял на толмача тяжелый взгляд.

— Что скажешь, Рожин? Что это было-то? — тяжело спросил он, неторопливо жуя левый ус.

Толмач оглянулся на Мурзинцева, ответил:

— Поступь Куль-отыра, должно быть. Агираш на капище в бубен бьет, а Куль-отыр под землей отзывается, шаг сделает — Обь стеной встает.

— Должно быть? — переспросил сотник.

— Откуда ж мне знать, я к Куль-отыру в вогульскую преисподнюю не спускался, — Рожин пожал плечами.

— А это еще кто такой, Куль-отыр? — спросил Игнат Недоля.

— Сатана вогульский, разве не понятно?! — отчего-то разозлился Васька Лис. — Ты, Игнат, порою тупее полена!..

— Отставить! — устало, но веско скомандовал сотник, увидев, что Недоля уже поднялся Лису затрещину отпустить. — Беречь силы, отдыхать.

Недоля коротко на товарища ругнулся, плюхнулся на место, спросил задумчиво:

— А может, и вправду живет под землей великан?

— Чего?! — Лис поморщился, скосил на товарища глаза.

— Мне дед так сказывал: встарь люди были божики, а мы люди тужики, а позднее еще будут люди пыжики: двенадцать человек соломинку будут поднимать так, как прежние люди поднимали такие деревья, что нынешним и ста человекам не поднять.

— Ты об чем это? — не понял Ерофей Брюква.

— О том, что народишко мельчает, что не ясно-то? — ответил за Недолю Васька Лис, Игнат кивнул, продолжил:

— Богатыри-великаны раньше везде жили, так, может, тут остались?..

— Великанов за версту видать, — отрезал Ерофей Брюква. — Байки о них давно бы до Тобольска дошли. Что ж не слышно про них?

— Богатырь на то и богатырь, чтоб по земле открыто ходить да бесов в честном бою побеждать, — пробасил отец Никон. — А ежели он под землей прячется, какой же из него витязь! Это сатана нам козни чинит. Ну да сила молитвы любую преграду сломит!

— Кости Митьки да Андрюшки Обский старик уже обглодал, наверно, а Никитин вон, бедолага, перед Богом без башки предстанет, — мрачно, с затаенной злобой произнес Васька Лис. — Что ж, владыка, твоя молитва их не уберегла?

— А потому и не уберегла, что мало в них веры было! — гаркнул пресвитер, распаляясь. — Ты, небось, дурачина, придумал себе, что коли крестик нательный тебе на шею надели, то того и достаточно?! Крещение — то только врата, а за ними до спасения еще длинный-предлинный путь. И путь тот тернист и ухабист, понеже без веры твердой, как железо-булат, в пути том обязательно сгинешь!

— Булат твердый, кто ж спорит, токмо хрупкий, в морозы ломается, — пробурчал себе в бороду Васька Лис.

— Вот мы путь наш молитвой и укрепим, — постановил пресвитер, пропустив замечания стрельца мимо ушей.

Пресвитер повесил на шею белоснежную епитрахиль с золотыми крестами, потом достал из своей торбы деревянный складень, завернутый в полотняный платок, бережно из тряпицы его извлек, к груди прижал и раскрыл створки, словно ставни в избе. И теперь на путников в ауре золотого сияния и искрах серебряной басмы грустно и ласково смотрел Иисус, все понимая и все прощая, а по бокам на створках к Нему обернули лица Божья Матерь и Иоанн Предтеча, мудрые и печальные в своей святости. И путникам тоже как-то сразу захотелось приобщиться, прикоснуться к той святости, чтобы успокоиться, умиротвориться и почувствовать, что Господь их не оставил.

— Ставайте на колени, чада, помолимся…

Созерцание лика Иисуса и молитва приободрили путников, Мурзинцев даже ус перестал жевать.

— Передохнули, и будет, — постановил он, поднимаясь. — Лексей, куда нам теперь?

— Наполдень, через болота. Пару верст, и выйдем к холмам.

— Болота обойти никак нельзя?

— Можно, но далеко. Чтоб обойти, надо по Оби еще верст на десять спуститься, до Лонг-пугля, а то — вогульская вотчина. Нам туда лучше теперь не соваться, они за Агираша нам или топор в спину, или рыбой с челибухой накормят, с них станется.

— Значит, через болота…

— Слышь, Анисимович, — позвал сотника Перегода, — как думаешь, Яшка Висельник проскочил Самаровский?

Сотник задумался на мгновение, пальцем лоб потирая, ответил с расстановкой:

— Яшка — вор матерый, а ямщики самаровские хоть и отчаянные головы, да все одно не служивые, ратного опыта нету, так что волчара мог и уйти. Ежели проскочил, то тут он будет часов через пять. Но на струги наши он не покусится, его Полежалый гнать будет, сколько сил хватит, дьяк — мужик упрямый.

Перегода кивнул, да и Рожин с сотником был согласен — ворам теперь не до случайного судна, им свои шкуры спасать следует.

Мурзинцев оставил у стругов Демьяна Перегоду и стрельца Ерофея Брюкву, поскольку все же опасался появления Яшки, а на своего казака мог положиться; остальным велел собираться в дорогу.

— Маленько осталось, братцы, — сказал он подопечным. — Кумирня где-то за болотом, а там и Медный гусь. Возьмем его, и домой, в Тобольск, вдовушкам под теплый бочок.

Пресвитер Никон недовольно крякнул, но промолчал, Лис с Недолей оскалились, Семен Ремезов щеками зарделся, а Рожин хмыкнул, мол, еще неизвестно, как там, на капище, сложится.

Убитого мачтой Ивана Никитина решено было похоронить позже. Сотник надеялся, что пресвитер останется подле него, но отец Никон и слышать этого не желал.

— Прежде надобно землю от иноверческой скверны очистить, опосля только можно ей тело христианина предавать! — заявил он, роясь в своей торбе.

Секунду спустя пресвитер, к удивлению товарищей, извлек на свет божий кожаную броню-кирасу, деловито надел ее поверх рясы.

— На Господа надейся, а сам не плошай, — нравоучительно заключил он.