Император - Денис Старый

что-то доказать. И эти порывы Миниху не нравились. В обороне нужно стоять с холодным сердцем и светлой головой, а не искать лихой славы.

Да! Через неделю к Хаджибею должны подойти еще войска, и в Крыму вряд ли долго продлится замятня. Так что подмога Долгорукому будет.

— Турку сдержите, Василий Михайлович? — напрямую спросил Миних, уже более мягким тоном.

— Сделаю все возможное и более того! — выпалил скороговоркой Долгоруков.

— Только оборона, без наступательных действий! — сказал Миних, подходя к разложенной на столе карте. — Вот здесь стать, тут расставить пушки, я придам Вам еще десять картечниц новой выделки. Вот тут кусты и иные заросли с камышами, хорошо бы расставить егерей со штуцерами. Полк уланов и казачий поставите в резерв, чтобы они отрезали прорывы противника.

Нужно измотать турку в оборонительных боях, не позволить им потерять надежду на победу. Пусть подтягивают свои последние резервы, уменьшают гарнизон в Константинополе. И только тогда русские корабли устремятся к Босфору.

Сложность операции по захвату проливов была в том, что оказывалось практически невозможным согласовать действия с русской эскадрой, которая продолжала бесчинствовать в Эгейском море и имела до трех с половиной тысяч солдат. Может и в десанте на Дарданеллы окажется и больше морских пехотинцев, если Мартын Петрович Шпанберг смог привлечь греков или черногорцев к операции.

Россия рисковала, причем сильно. Течения в Босфоре часто непредсказуемы, сложно просто пройти на парусах пролив, не то, чтобы маневрировать и вести бой. Узкое горло, как в Босфоре, так и в Дарданеллах, ставит русские корабли в положение мишеней, и создать численное превосходство в артиллерии не получится, так как много кораблей не поставишь в проливах, в версту шириной. Нужно брать, по крайней мере, Чанаккале, быстро и с земли. Быстро, потому что русские войска не могли себе позволить излишества греков, которые десять лет простояли под Троей, что располагалась как раз близко с нынешним турецким городом-крепостью. Ну, и Чанаккале имел господствующие высоты, которые позволяли туркам простреливать пролив Дарданеллы на более дальние расстояния, чем может доставать корабельная артиллерия.

Но подобные сложности проигрывались, были и штабные игры, рассчитывались силы таким образом, чтобы иметь запас и резерв. Ранее русские «торговые» корабли часто курсировали от Дарданелл в Мраморное море и далее в Босфор. Чертилась береговая линия, фиксировались стационарные укрепления и расположение пушек, анализировались те флаги, которые были увидены в разные моменты различными наблюдателями. По флагам определяли количество гарнизона в Чанаккале и в предместьях Константинополя.

*………*………*

Курляндия. Либава

2 апреля 1752 года

Петр Семенович Салтыков смотрел ошарашенными глазами на лежащую на столе голову… Генерал-фельдмаршал уже успел вспомнить все матерщинные слова, воззвать к Богу и помянуть черта.

— Но, такого же не может быть! — говорил командующий русским корпусом, глядя в остекленевшие глаза головы генерал-майора прусской армии Зейдлица. — Господи, какое же все-таки варварство! И, какая невообразимая, зловещая игра слов! Немец Цедлиц привез голову немца Зейдлица!

Буквально вчера генерал-фельдмаршал прибыл в Либаву вместе с рижской эскадрой и русским десантом в пять тысяч штыков. И уже сегодня с самого утра Салтыкову представляют шестерых человек, которые утверждают, что выполнили наказ русского императора и готовы предоставить отрезанную голову генерал-майора Зейдлица.

— Прапорщика Самсонова ко мне! — выкрикнул Петр Семенович.

Минуты через три, пред светлые очи русского генерал-фельдмаршала и потухшие глаза Зейдлица, предстал молодой человек с переломанным носом и огромным синяком под глазом.

Когда группа беглецов вышла к русским позициям у порта в Либаве, накаченные ненавистью к прусакам славяне так «отметелили» незнакомцев, что только русский мат от казака Матвея Ладного спасли жизни, как оказалось, героям.

— Еще раз, поручик, опишите свои приключения! У меня не укладывается в голове, как вообще подобное возможно, — сказал Петр Семенович Салтыков и накрыл тряпицей голову прусского генерала.

— Ваше Высокопревосходительство, я был в Курляндии, когда случилось внезапное нападение прусской кавалерии. Мою роту буквально сходу смели прусские гусары, а меня прикладом ударили так, что очнулся я уже связанный и в плену. После, нас принудили сменить подданство и дать присягу королю Пруссии. Я видел, как принуждают, избивают, мучают и даже расстреливают русских солдат и офицеров, которые отказываются присягать прусакам. Я так же хотел принять смерть, но не придать своего Императора и Отечество, но рядом оказался казачий хорунжий Матвей Ладный, а с ним еще два оставшихся в живых казака, выученных в пластунской императорской школе, — докладывал прапорщик Василий Иванович Самсонов.

— И, что же мог сказать казак такого, что вы, русский офицер, решили забыть о чести и вступить в войско нашего врага? — Салтыков жестко, в какой-то мере, ненавидящим взглядом посмотрел на стоящего перед ним человека.

Самсонов не стушевался. После стольких перипетий, через которые он прошел за последние шесть дней, прапорщик разучился бояться и превратился в фаталиста, не страшащегося ни порицаний, ни смерти.

— А сказал мне казак то, Ваше Высокопревосходительство, что в итоге позволяет мне сейчас быть честным русским офицером и перед Богом, перед императором и перед Отечеством. Хорунжий смог шепнуть мне, чтобы я не артачился, а принимал добровольно присягу, и даже прилюдно клял Россию и своего императора. Казак сказал, что обязательно найдет еще возможность умереть с большей пользой для своего Отечества, забрав с собой на тот свет немало прусаков. Я уже встречался ранее в Крыму с казаками-пластунами и знал, что они способны воевать порой чудесным образом, — говорил поручик, обильно потея и начиная пошатываться.

— Допустим, так оно и было. Отчего же вы прибыли не только с казаками и с еще двумя офицерами, но привели и подполковника Отто Цедлица? Он саксонец или все-таки прусак? — спросил генерал-фельдмаршал.

— Подполковник Цедлиц еще ранее под Прно присягнул Фридриху и получил временный чин ротмистра. Он и командовал ротой, в которую определили и меня, и Матвея. Отто и услышал, как между собой переговаривают прусские офицеры. Суть того разговора была в том, что пруссаки обсуждали русского императора, который пообещал за голову генерал-майора Зейдлица целых сто тысяч рублей. Тогда ротмистр нашел где-то хмельное вино и пришел ко мне, рядовому, выпить за здоровье нашего императора Петра Федоровича. Там и сговорились. Ну, а основное сделал Матвей Ладов со товарищи, — продолжал Самсонов, уже еле держась на ногах.

— Вам плохо? — наконец, Салтыков заметил ухудшающееся самочувствие русского офицера.

Прапорщик уже ничего не ответил, а просто рухнул на каменный пол помещения, выбранного генерал-фельдмаршалом под свой кабинет.

Уже, когда медикусы пользовали героического прапорщика, оказавшегося раненым в левое плечо и уже горящего Антоновым огнем, Салтыков продолжил собственное расследование дела.

Генерал-фельдмаршал понимал — то, что произошло, не только, и не столько, сумасшедшая удача и лихость побега русских офицеров, казаков и саксонца, но, прежде всего, это важный политический момент. После того, как прусаки обнаружат обезглавленного генерал-майора, обоюдная злоба и ненависть достигнет такого уровня, что русские и прусаки будут резать друг друга без оглядки, возможно, с использованием наиболее извращенных форм.

К вечеру Петр Семенович Салтыков полностью смог собрать мозаику произошедших событий.

После того, как русский и саксонский офицеры сговорились, действовать начал пластун Матвей Ладов. Казак рассчитал время, когда Зейдлиц остался один в своем шатре, смог сам сбежать, а также вовлечь в побег двух казачков, что ранее ему подчинялись и были распределены в соседнюю роту. Шатер Зейдлица разрезали и проникли вовнутрь, когда генерал-майор спал. Отрезали тому голову и после устремились к пороховому складу. Все это происходило ночью, не более, чем за час до рассвета. Потому казакам пришлось использовать только два метательных ножа, так как лишь два охранника бодрствовали, пока их товарищи похрапывали на бочках с порохом. Взорвать пороховой склад не составило труда, а после, прикрываясь начавшейся суетой и паникой, три казака и четыре офицера, включая саксонца, встретились на заранее оговоренном месте и устремились в находящийся рядом уланский полк, где выкрали лошадей.

Уже то, что они проделала в прусском лагере, можно считать небывалой удачей, но герои на этом не остановились. Беглецы приблизились к посту пруссаков и боем прорвались к дороге, ведущей в сторону, как оказалось, австрийского корпуса