Углицкое дело - Сергей Булыга

Возле собора стояла толпа, очень плотная, колокола звенели и звенели очень тягостно, а так все молчали и только от собора глухо доносилось пение – там отпевали. Маркел вошел в толпу и стал потихоньку проталкиваться вперед, к собору. Народ подавался очень неохотно, Маркел долго толкался, его в ответ тоже толкали, порой очень крепко, но Маркел на это не смотрел, а толкался дальше и наконец протолкался. И увидел, что собор закрыт, а на паперти стоят стрельцы с пищалями и к ним никто не смеет даже близко сунуться, такие они на вид грозные.

А Маркел не оробел и сунулся! Но без толку. Потому что когда он сказал, что ему нужно срочно в собор, что у него спешное дело до самого боярина, стрельцы его и слушать не стали, а просто молча загородились пищалями и стали теми же пищалями пихать его в грудь. Я, начал тогда Маркел, скажу на вас боярину, боярин вам шеи поскручивает, пропустите меня до него! Но стрельцы его не только не послушали, а уже не вдвоем, как вначале, а вчетвером спихнули его с паперти. И он отступил. Сзади него толпа молчала, как и раньше, а в соборе, как и раньше, отпевали, а сверху били колокола. День был погожий, даже жаркий. Маркел стоял и думал, что ведь отпоют же и он так ничего и не увидит. Да и разве бы чего увидел, рассмотрел бы, думал Маркел дальше, чтобы хоть немного успокоиться, ведь же когда покойный государь Иван в гробу лежал, разве можно было что увидеть? Да и как тогда было близко подходить и рассматривать, Бельский тебе рассмотрел бы! Но все равно, еще немного подождав, Маркел еще раз, но уже не так дерзко, а даже как будто робко поднялся на паперть и стал упрашивать стрельцов, чтобы его пустили, что его боярин отправлял по делу и теперь ждет его с ответом, а он не идет. Но и это стрельцов не смягчило, они сказали, что какое может быть другое дело важнее того, которым сейчас занят боярин, когда отпевают царское дитя. И Маркел отступился и сошел в толпу. А потом мало-помалу, потому что на душе было несладко, протолкался из толпы обратно и вышел, и там еще немного постоял в сторонке, а после совсем развернулся и пошел совсем к себе, то есть туда, где их вчера поселили, при этом по дороге думая, что разве ему больше всех надо или разве он и без этого дела мало чего знает и хочет узнать еще? Нет, совсем не хочет, подумал он уже совсем в сердцах, заходя к себе, то есть в ту бывшую холопскую, и ложась на свою лавку, вторую слева от двери.

На соседней, третьей от двери, лежал Варлам, тоже подьячий, и то ли на самом деле крепко спал, то ли просто сделал вид, что не услышал, как вошел Маркел. Вот и славно, подумал на это Маркел, а то бы сейчас встал и начал спрашивать, а ты ему отвечай! А так хоть можно тихо полежать.

И так он лежал без всякой суеты довольно долго, потому что сперва было слышно, как перестали бить колокола, потом как разошелся народ, а потом стало так тихо, что просто не верилось. И еще вот что было удивительно: больше к ним туда никто не заходил и не тревожил их. Так и обед прошел, правда, еды не принесли. Ну да и ладно, леший с ней, в сердцах думал Маркел и лежал себе, полеживал, и думал, что такого дела он еще ни разу не видал, хотя как будто бы видал всякие. Да и, может, никакого дела уже нет, подумал он дальше. А что! Вчера же Яков прямо говорил: завтра домой поедем – вот уже и собирайся, и они все ушли собираться. А и в самом деле, что здесь еще делать? Все же они как один говорят, что здесь дело ясней ясного, царевич упал на нож и зарезался, а теперь его уже похоронили и отпели, какой тут еще может быть розыск, что и кого разыскивать, когда никто, все говорят, не виноват? Вот и заворачивай обратно! И, может, так даже лучше, подумал Маркел дальше, а то стал бы он разыскивать и разыскал бы, что царевича убили злые люди, а этих людей прислал Борис – и что тогда? Кому такой розыск надобен?! Э, тут же подумал Маркел и при этом даже взял себя рукой за шею и потрогал, крепка ли она…

Но тут вдруг открылась дверь, вошел какой-то человек, подошел к Маркелу и сказал:

– Вставай! Пошли!

– Куда? – спросил Маркел, вставая.

– Со мной! – сказал тот человек.

Маркел пошел за ним. Маркел не спрашивал, куда его ведут, потому что, думал, чего спрашивать, ведь же если сразу не сказали, то после тоже не скажут. Да он же и так уже чуял куда!

И он не ошибся. Долго его водил тот человек вверх, вниз и вправо, влево по лесенкам, ходам, сеням и переходам, а после ввел в большую и богато убранную горницу и, сам туда не входя, закрыл сзади за Маркелом дверь. Маркел остановился и сразу снял шапку, и так же сразу низко поклонился, потому что прямо перед ним лежал на мягкой лавке сам боярин Василий Иванович Шуйский и строго на него поглядывал. Боярин был в легкой маленькой домашней шапочке, очень богато расшитой, и в такой же легкой, очень тонкого сукна летней шубе, она тоже вся так и горела, и сапоги на нем были короткие и мягкие.

Зато смотрел боярин очень грозно! Маркел робко откашлялся.

– Молчишь! – сердито сказал Шуйский. – Ох, молчун!

Маркел опустил глаза и стал смотреть в пол. И еще подумал, что раз боярин такой гневный, то никуда они еще не едут, а надо вести розыск дальше, а вот куда его вести, боярину неведомо! И он опять не ошибся, потому что Шуйский вновь заговорил, и уже не так грозно, а будто просто с обидой:

– Мне князь Семен тебя крепко нахваливал. Глаз, говорил, у тебя на сажень под землю видит. И через стену так же. – И тут Шуйский замолчал. А потом вдруг спросил: – А здесь ты что увидел? Почему молчишь?!

Маркел поднял голову и посмотрел на Шуйского, прямо ему в глаза, а после опять опустил и сказал:

– Так когда еще было смотреть? Да и не успел я. Да и не через всякую я стену вижу. И не через всякую землю.

– О! – сказал Шуйский. – Вот как! – И строго добавил: – Говори яснее! Не виляй!

– А я и не виляю, государь боярин, – сказал Маркел, уже глядя прямо на Шуйского. – А я только говорю, что спроси у меня прямо и я также прямо отвечу.

– О! – уже совсем сердито сказал Шуйский. – Прямо! А вот и прямо, если хочешь! Вот мы сюда приехали, а здесь царевич лежит мертвый. Одни говорят, будто его зарезали, а другие – будто он сам зарезался. А ты что на это скажешь? Что ты видишь?

– А мне не дали посмотреть, – сказал Маркел. – Меня даже в храм не пустили. Как я могу теперь чего сказать?

Шуйский насупился, задумался, после сказал:

– А что бы ты увидел, если бы смотрел?

– А то, – сказал Маркел, – что если его зарезали, то рана была бы резаная, длинная, потому что резали ножом, а вот если бы он на сваю накололся, то рана была бы маленькая, колотая. – И тут же спросил: – А так она была какая?

– Какая? – тоже было спросил Шуйский, но тут же спохватился и нахмурился, опять подумал и сказал: – А ведь и верно. А я не подумал.

А Маркел опять сказал:

– А теперь что! А теперь поздно. Не плиту же теперь поднимать.

– Тьфу, тьфу! – сердито сказал Шуйский. – Ты у меня не очень-то!

Маркел согласно кивнул, помолчал, а после уже так спросил: