Подарок крестного - Марина Александрова

Анна поплакала и согласилась. Навеки запомнил Михаил тот день, когда его, чисто вымытого, принаряженного, повели в Кремль, к великому князю.

– Ну, какой я ему товарищ? – размышлял Михаил по дороге. – Он, поди, на золотом троне целый день сидит, печатные пряники ест, а я к нему с играми?

И представлялся Иоанн Михаилу прекрасным златовласым отроком, вроде конюшего Андрюшки, только богаче и красивей. Сидит он в роскошной палате, говорит только такое мудреное, что и понять нельзя – он же князь!

Но когда ввели его в огромную мрачную палату, увидел он маленького, злого по виду мальчика, худого и золотушного.

– Поклонись, отрок, – шепнул на ухо кто-то. – Сие есть князь Иоанн.

Михаил помнил всю придворную науку, но поклонился неловко, дернув плечом, и сам испугался. Мальчик же на это внимания не обратил, не осерчал – сразу подбежал к нему.

– Охотиться можешь? – спросил, прямо глядя своими пегими глазами.

– Не берут меня… Говорят, мал еще, – смущенно ответил Михайла.

– Это как так – мал? Ты вон больше меня ростом. А по годам, поди-ка, меньше, так? Я уж с твоих лет на охоту ездил, лис травил!

– Так ведь ты – князь… – молвил Михаил и сам испугался. Но Иоанну, видать, такой ответ понравился. Он косо улыбнулся, перемялся с ноги на ногу.

– Ну, не беда, я тебе все расскажу. А как поедем на охоту – тебя возьму с собой. Хочешь?

– Очень хочу, – уже смелее сказал Михаил, и князь засмеялся. Смех преобразил его старообразное лицо, и с Михаила слетел последний страх. «Скучно, верно, ему живется» – решил он про себя, сам не зная, почему.

В первый день они долго сидели в уголку полутемной палаты, и Иоанн рассказывал Михаилу про охоту. Говорил он жарко, глаза его блестели, кулаки сжимались. Михаил даже заробел чего-то, глядя на князя.

– А еще я медведей спускаю – людишек пугать, – молвил Иоанн, и Михайла весь сжался. Слышал он про такую княжескую забаву, но не верил, думал – страшная сказка просто. А он, гляди-ка, сам сознается!

– Зачем? – вырвалось у него.

Иоанн глянул удивленно.

– Как зачем? Для забавы! Сходятся они на площадь – на меня глазеть, на надежу-государя, а тут медведи! Они как закричат, как побегут! И давятся, и толкаются… Потеха!

– Так ведь им больно… – раздумчиво молвил Михайла.

Иоанн снова рассмеялся, но на сей раз не по-доброму.

– Ишь, больно! А мне что, не больно? – и зашептал, – дядька мой, Иван Бельский, говорил мне: они мою мать отравили… Телепнева уморили голодом в темнице, а няньку мою, боярыню Агриппину, сослали от меня в монастырь. Они думали, я маленький, не понимаю и не помню теперь. А я все как есть помню, вот как! Теперь мне только в силу войти, я им…

И погрозил сухим кулачком куда-то в сгустившуюся тьму.

– Да кто – они? – замирая, спросил Михайла.

– Шуйские, кровопийцы. Федька Скопин в моей опочивальне при мне садится, непочтение делает. Они думают, я их милости помнить стану, а я не стану и назло только досады запомню!

– Да люди-то в чем повинны, князь! – нежданно для себя самого вскрикнул вдруг Михайла.

– Какие люди? – непонимающе глянул Иоанн.

– Да вот, что медведями травишь…

– А тебе что, жалко что ли? Иль ты меня боишься? Да ты не бойся, теперь мы с тобой другие забавы придумаем. Чего дрожишь?

К ночи за Михайлой пришел Василий, и князь с видимой неохотой отпустил своего товарища. Дома Михаила встретила заплаканная мать – крепко она боялась за сына. Но мальчик держался молодцом.

– Что, как тебе показался наш князь? – затормошила его Настенька.

– Скучно ему, – вздохнул Михайла. – Я-то думал, как у Боженьки за пазухой живут князи, а у них гораздо скучней нашего.

– Что он, злой? – продолжала допытываться Настенька. – Драться хотел, да?

– Нет, он не злой. Бессчастный только… – задумчиво молвил Михаил.

Анна, услышав их разговор, только руками всплеснула.

– И послал же Господь сыночка! ведь всего десять годов ему, а все про людей понимает, все как есть! И говорит, словно ученый…

– Теперь и правда ученым станет, – усмехнулся Василий. – Станут его учить вместе с князем нашим. Тому, видишь ты, пришелся он по душе. Отпускать не хотел, вот как! Теперь пойдет наш Мишенька на княжескую службу…

Так оно и вышло. Обделенный лаской Иоанн душой прикипел к своему товарищу. Разумный Михайла не раз окорачивал его, отговаривал от детских, но жестоких проказ, и Иоанн слушался его.

А скоро сбылось и страшное предсказание Федора Воронцова. Обвинив его в неведомых и неизвестных никому прегрешениях, Шуйские возжелали его смерти, и только своевременное заступничество молодого князя спасло Федора Семеновича от скорой и жестокой гибели. В ужасе молил юный государь спасти от смерти наставника, просили именем его и бояре Морозовы, и Шуйские отступились от своего преступного замысла, но заключили Федора в темницу. Только вмешательство митрополита спасло Воронцова – по его ходатайству Федора Семеновича с семейством послали на службу в Коломну.

Так малолетний князь лишился своего доброго наставника, и оттого еще более ожесточилось его сердце против мучителей своих и против всего рода человеческого. В то же время его дружба с Михайлой крепла. Не раз выслушивал он слезные жалобы князя, и душа его тосковала вместе с ним.

Как-то Иоанн доверил Михайле такой разговор.

– Были нынче поутру ко мне дядьки мои, Глинские – Юрий и Михайло Васильевичи. И молвили мне кое-что, и я задумался… Не знаю только, поймешь ли ты по малолетству.

– А ты откройся мне, князь, – отвечал Михаил. – Пойму я аль не пойму – а тебе на душе полегче будет.

– Дело говоришь, – вздохнул государь. – Говорили они, что время мне объявить себя действительным самодержцем…

Говорили, что Шуйские угнетают народ, бояр тиранят, да и мне, князю своему, должного почета не оказывают. Только я это и без них вижу и знаю… И митрополит сам с ними приходил, и мне твердил то же.

– Так за чем же дело стало? – решился подать голос Михайла.

– Эх ты, простачок! Ты думаешь, так просто это? Мужеством следует вооружиться, все силы собрать. Да бояре меня поддержат, им Шуйские – кость в горле.

Михайла задумывался не по-детски глубоко, и в эту минуту оба отрока, один постарше, другой помоложе, казались двумя маленькими старичками. Только у одного в прищуренных глазах горело злое, мстительное пламя, а другой был смиренен и тих…

Свершилось задуманное государем под Рождество, которое, как обычно, весело праздновалось в Москве. Иоанн созвал к себе бояр. Дума шла робко – привыкли к страшному, каждый теперь денно и нощно трепетал за жизнь и честь свою. Только Шуйские были спокойны, а между тем им-то и следовало трепетать!