Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

мальчик, коли в мужьях успел побывать? — Венда несло от еле удерживаемой досады на убежавшую Нэю, а отыгрывался он на Антоне.

— Эта мама как надувной матрас, зацепись за такую и не утонешь, — пробурчал ответно раздражённый Антон.

— Думаешь, старик-боровик Франк любит женщин как-то иначе, возвышенно, в отрыве от этой чавкающей всепожирающей похоти? Да и женщины… думаешь, они любят иначе?

— Не заметил я у доктора никакого устремления в похоть, как вы выражаетесь.

— Ну да. Высокоинтеллектуальный мечтатель, стоящий на вершине своих прожитых лет, на Монблане премудрости. А эта, что внизу распустила свои длинные волосы, якобы почтенная матрона и безупречный местный функционер — ша. Она делает вид, что лишена пола, но её тело живёт своей, почти обособленной жизнью, всё трепещет и взывает к чему? Да к тому же самому. И где тут мечта? Но как им нужна игра, кисея фальши. Всё скрыть так, чтобы всё было очевидно.

— Вы женоненавистник, что ли?

— С чего бы это? Прежде я тоже считал, что местные женщины иные, а оказалось, они от наших ничем не отличаются. Такие же ломаки все. И шлюх, вдохновлённых исключительно природой, а вовсе не бытовой бедой или нуждой, как принято думать, тут полно.

— Шеф, вы с аудиторией просчитались. Мне это не близко.

— Ну да. Ты, как и Франк, высоколобый чистюля. Я видел, как вы с Франком облизывали милую мечтательницу в своих чистых мечтах. Глаза же всё выдают, Антон.

— Красота невольно притягивает даже без всяких особых помыслов. Если вы об этом. Но и само сексуальное влечение, если оно есть у доктора, что в нём гнусного? Нэя молодая, красивейшая женщина. Не замужняя.

— Что для Франка так, можно сделать скидку на его возраст, а ты тоже находишь её красивейшей? Не так уж она и молода по местным меркам. В том смысле, что в их представлении она только рабочая пчела, и уже никогда не найдёт себе мужа. Девушек берут тут для производства детей очень рано. Но она в некотором роде замужняя. Пусть Франк не обольщается.

— Кто же муж? Вы, что ли?

— Что ли, что ли, — передразнил он и выхватил туфельку из рук Антона. — Ты спишь на ходу, что ли, если не внял тому, о чём я тут распинался битый час перед тобой?

— Если вы купили этот холм вместе со строением, то с чего решили, что и живые души, там работающие, все стали вашей собственностью? Кажется, Нэя, творческая женщина, там работает, оплачивает какие-то налоги и прочее, что положено, и ни от кого не зависит.

— Вот именно, что тебе так лишь кажется. Все воспринимают эту «Мечту» как мою персональную причуду, потому и Нэю не трогает здесь никто. Здесь такая скучища, такая сонная одурь у меня от этой жизни за столько лет машинного однообразия внизу и такого же шаблонного жития вверху, всё наизнанку, все мысли. Что думаю, то и говорю. А ты судишь, не понимая ни хрена! — он сунул нос в туфельку, в её глубину. — Даже туфли благоухают. У меня уже дыхательный спазм от такого избытка цветочного аромата. Хочу понять её подлинный сущностный запах, женский. Вот видишь, она тоже лицедейка, как и все прочие женщины. Но я вовсе не считаю, что это плохо. Они маскируют себя в нечто, что выше их довольно-таки убогой природы, откровенно посмеявшейся над женщиной особенно безжалостно. Уподобляют свои голоса птичьим трелям, платья цветочным лепесткам, тщательно прячут в своих пёстрых тряпочках свою природную постыдную суть, пусть она и сильнее их же самообмана. И когда женщина теряет разум, соглашается быть публично уже практически голой, бесстыжей, не скрывая уже ничего в угоду вовсе не мужчинам, а наиболее грубой и уродливой их разновидности — мужским скотам, то становится настолько жалким уже созданием, любить которое уж точно никак невозможно. А ведь она подательница жизни. Не от того ли люди перестают любить друг друга, не ценят саму жизнь, что перестают преклоняться перед той, кто и есть источник самой жизни. Поэтому я не люблю женщин, а жалею их. Ты-то как тут выживаешь?

— Как все.

— А как все? Знаешь разве? Мираж свой нашёл?

— Нет. Но найду.

— Надеюсь, она найдётся не там, где свой мираж нашёл Олег. Вот ты его друг, а ничего не знал. А ещё говоришь, как все. Что ты знаешь обо всех? И эта фея — пряная бабочка? Если бы не я, догадываешься, где бы она сейчас была? Кому нужны тут люди? А красивые девушки они тут товар. Для тех, у кого есть возможность их покупать. Вот и таскают по очереди, у кого власть и деньги, пока не истреплют, после чего им светит свалка за границами их ничуть не обустроенного мира, мало чем от этой свалки и отличающимся. Думаешь, мне их не жалко? Тех, кто за стенами? Но много мы тут смогли? Дали им райскую гармонию? А сколько поубивали уже. Вот ты? Сумел девушку свою сберечь? Да ладно. Не каменей. Я только хотел тебе напомнить, что ты сам здесь не лучше прочих. Не возносись своей гордой душой над теми, кто в отличие от тебя живёт здесь почти два десятка лет. Вот я здесь обитаю восемнадцать лет. Мог я тут остаться прежним? Если Олег изменился за пару лет? На всю базу у нас остались лишь два монолита, без трещин и изъянов, ты и доктор. Как это ты тогда сказал, религиовед по совместительству: «Дурная среда развращает добрые нравы». Ты почему не смог уничтожить личного врага, убийцу жены? Или был рад, что тот освободил тебя от ответственности за ту, кто уже надоела? Позволил остаться твоей совести ясной? Да ещё и благородной страдалицей за уничтоженную жизнь ненужной тебе жены? Ты ведь мальчик. Зачем тебе она была нужна? Сделал благородный жест. Но быстро приелась, и сам ты не понимал, что с ней делать. Ты же вечно торчал в горах. А она бродила тут в садах и лесах одна. Она не та, кто заставляет душу вибрировать, а тело стонать. Ведь верно? Я знаю, о чём я говорю. Я бы с нею дня не пропел. Уснул бы сразу. Удивительно, как ты против Нэи выстоял, не упал в её зовущие объятия? Даже старый пень Франк пустил цветущий побег вверх.

— Шеф, вы ревнуете, что ли?

— Что ли, что ли. А ты что, никогда не ревновал девушку? Был готов уступить её всякому, что ли?

— Думаю, что ни Франк, ни я вам не соперники. А где