Эта тварь неизвестной природы - Сергей Жарковский

– Сергей Борисович, эвакуировать меня с дочерью – самоубийство, – сказала девушка, вежливо улыбаясь. На круглых щёчках у неё были ямочки с завитком у носа. Слово «эвакуировать» она обозначила интонацией как цитату. – Потому что это с вашей стороны захват, с нашей – сопротивление, и дальше наверняка ваша безвременная гибель. Почему я в этом уверен? Нам с дочерью нельзя покидать Зону. И мы будем бороться за свою жизнь. – Девушка обняла Папашу за шею, положила голову на своё плечо. – Главное, что и дело-то не во мне и не в Яне. Мы просто пришли вам передать приглашение. Есть мнение, что вы тут всерьёз и надолго будете комендантом. Кличка у вас будет хорошая. Меня попросили вызвать вас. Вот я и прогулялся под вашу камеру. – Папаша задумчиво покивал обрубком хобота на рыле противогаза, а девушка продолжала: – Я оказался неподалёку, а услуга не велика, и времени у нас в Зоне хватает. В иных местах хоть вёдрами черпай. Вы поедете, поговорите?

– С кем? – спросил Блинчук хрипло.

– С ответственными и осведомлёнными людьми.

– Это в Зоне?

– Нет-нет, – сказал Папаша дочерью. – Сергей Борисович, товарищ полковник, вам лично вообще нельзя выходить в Зону. Вы погибнете, и очень лютой смертью. У вас это написано на лице. Выход в Зону даже на один шаг вас убьёт. И это будет жалко. Не вас даже жалко лично: смерть в Беде маруха. Жалко того, что вы, похоже, очень нелишний будете человек на посту коменданта КЗАИ.

– Как вы сказали? Что такое «КЗАИ»?

– Капустинская Зона Аномальных Интенсивностей. Так будет называться… Зона. А вас будут называть Пиня.

– Почему – «Пиня»?.. – оторопело спросил Блинчук. – Откуда вы всё это…

– Сходу вам надо понять вот что… – очень серьёзно продолжала девушка, а Папаша сделал останавливающий и извиняющийся одновременно жест. – Одну секунду, – сказала девушка баритоном. – Простите, перебиваю вас всех. – Папаша взялся за свой хобот и задрал маску на лоб, открыв лицо. Блинчук отшатнулся, едва не оступившись на подвёрнутой ноге. Впрочем, наверное, он едва не оступился бы и на здоровой. – Вот вам моё лицо в качестве знака доверия, – сказала девушка. – Даже моя дочь меня не видела. И не увидит. В Зоне всё то, что покажется вам, по личным ли наблюдениям, со слов ли очевидцев или свидетелей, любые чудеса, любые дикие утверждения, которые там, снаружи, на Земле, вы не осмелитесь повторить официально, в докладах или отчётах, ночью в постели Любови Антоновне, доверительно на ухо президенту, – всё это есть правда. Существует реально. Хрущёвские пятиэтажки летают, мёртвые живут, воздух твёрже стали, и до Луны всего один шаг. 25 декабря следующего года президент Горбачёв подаст в отставку накануне официального распада Союза. Будьте к этому готовы, кстати. Вы ведь теперь политик. У вас большая власть, большое влияние. Большие деньги. На вас будут охотиться.

Блинчук облизнул губы.

– Вы ясновидящие, что ли?

– Да, – сказала девушка. Девочка. Яна! – Но не мы, а я. Яне всего годик, она даже говорить не умеет. А будущее у вас на лице написано чёрным по белому.

– Моё будущее? – уточнил Блинчук, не веря, что он вообще разговаривает о ясновидении. Кашпировских мне тут только не хватало, метнулось у него в голове. Воды заряжателей, души копателей.

– Не только ваше, будущее вообще. Не старайтесь скрыть иронию, это же нормально. А Кашпировский, по-моему, шарлатан.

– Так, – сказал Блинчук после паузы. – Без пузыря не разобраться. Кто там со мной хочет говорить, где он?

– А вас Саша-Харон превосходно отвезёт. Скажете ему просто, что вас ждёт Петрович у себя в берлоге. Там и пузырь найдёте какой хотите. И, Сергей Борисович, не наказывайте Сашу, он и сам ещё не знает, что ему вас к Петровичу везти.

– А где «берлога» и этот «Петрович», он, соответственно, знает? – спросил Блинчук.

– Вы редкий тип офицера, – сказала Яна глубоким грудным голосом опытной женщины в охоте. Вот в чём не было никакой провинциальности – в её искусстве менять голоса. Это действовало мощно. И, видимо, требовало от неё немалого напряжения, потому что стало слышно её дыхание и фразы она обрывала многоточием. – Вас сильно изменил Чернобыль. Раньше вы были… Приказы, раскаты на «эр»… Мгновенное подавление собеседника… Никаких возражений от нижнего чина или гражданского ниже статусом… Верно же? А сейчас вы признаёте за другими их… право на справедливость. Даже за солдатами. Безусловно, это Чернобыль. Вы не боретесь за свои погоны, особенно когда с вами никто не воюет. Да, видимо, Петрович прав. Вы подходите.

Блинчук скушал всё это под женский страстный клёкот, как стопочку под солёного маслёнка. Мужика бы он порвал. С раскатами на «эр». Кроме того, она говорила тихо. Или – «он»? Да что ж такое!

– Поэтому, – продолжала Женщина, – второе, что вам нужно понять: в Зоне все знают гораздо больше, чем говорят. Очень важный момент для профессиональных и межличностных коммуникаций. Понимаете? – Блинчук кивнул, как кобра дудочке. – Ну ступайте, езжайте, вас ждут.

Блинчук хмыкнул, похмурился для внушительности и сказал небрежно:

– Свою группу мне отослать, соответственно, предполагается?

– Почему? Охранять вас их работа.

– А проводника? Вы явно с ним в контрах.

– Смешное выражение. Пусть всё идёт, как идёт. Я не прощаюсь, товарищ полковник, увидимся через часок на месте.

– А на машине со мной?.. – предложил Блинчук.

Папаша единым духом натянул маску.

– Мы уж с Яночкой напрямки, – сказала Яна детским голоском. – Своим способом.

Блинчук свободно повернулся к ним спиной и пошёл к машине. С кузова за ним наблюдали в восемь глаз, но он свернул к кабине, постучал в окошко. Водитель, пожилой человек в рыбацком свитере, опустил стекло. В ноздрях у него торчали зачем-то чистые ватные тампоны.

– Меня ждут в берлоге у Петровича, – сказал емё Блинчук. – Знаешь, где это, мазута?

Харон задрал брови, подумал, прикинул что-то к носу, не отводя глаз, и кивнул, заводя одновременно двигатель. Блинчук полез на кузов.

– Шульцев, – сказал он, усевшись. – Достань из-под машины швабру, отнеси на место и сполосни. Выполнять. Вы видели его лицо? – спросил он у всех, когда Шульцев скрылся со шваброй за сортирной будкой. – Этого, Папаши?

Глызин, Набис и Коростылёв в два приёма переглянулись между собой.

– Он же в противогазе, – сказал Коростылёв.

– Он же его снимал, – сказал Блинчук, и Коростылёв поднял бровь.

– Никак нет, товарищ полковник, – сказал Глызин. – Не снимал. Я внимательно. Виноват, конечно.

Блинчук выдул из себя через губы трубкой литр воздуха, уселся прямо, посидел, надел шлем.

– Н-да, – сказал Набис.

– Странно, что отсюда совсем не видно моей вышки, – сказал Блинчук. – И экскаваторы эти не мои. Что-то нам сплошное кино здесь показывают. Лето, опять же. Ну, я разберусь. С раскатами, мать или перемать.