В шкуре льва - Майкл Ондатже

Упав на колени, она ошеломленно обводит глазами комнату. Патрик, схватив простыню, прикладывает ее к лицу. Он шмыгает носом, на простыню течет кровь. Сползшая с глаз повязка похожа на воротник. Он поднимает на Клару глаза и, словно не видя ее, вновь утыкается в простыню, продолжая истекать кровью.

— Ты сошла с места. Я же просил тебя не двигаться. А ты не послушала.

От боли и дурноты Клара не может подняться. Она понимает, что если попробует встать, то снова упадет. И остается сидеть на полу. Патрик, нагнувшись, рассматривает простыню.

Вот это и называется человеческий фактор, думает он.

Патрик провел всю жизнь рядом с книгами и их простыми историями. Авторы снабжали своих героев ясными мотивами. Бурные события вырывали действующих лиц из нищеты. В конце каждой книги все завещания были исправлены и все любовные истории завершены. Даже отвергнутый любовник признавал, что конфликт исчерпан.

После отъезда Клары Патрик, словно одержимый, моет свою комнату на Куин-стрит. Мыло пенится в ведре, швабра соскребает недельную пыль. Потом он сидит в единственном сухом углу, куда заранее положил сигареты, и курит «Рокси», стряхивая пепел в стоящее рядом ведро. В комнате пахнет больницей. Мебель — стол, стул и клетка с игуаной — сложена на кровати в конце комнаты, выходящем на улицу.

Иногда он оставляет в этом углу книгу. Он уже вдохнул запах ее страниц, ощутил рукой неровность шрифта. Теперь он может проглотить ее, как буханку хлеба. Он стряхивает с руки пепел сигареты и открывает «Диких гусей». «Об этом прямо никто не говорил, но вся семья ждала Калеба Гейра. Ждал даже Линд Арчер, новый школьный учитель, который этим утром проделал весь путь от Желтой Почты с почтальоном-индейцем и, следовательно, проголодался. — Клара вытирает лоб носовым платком. — Казалось, кресло-качалка скрипело: „Калеб! Калеб! Калеб!“ — Это слегка развлекало учителя». — Клара прислушивается к коже, покрывающей сердце Патрика.

Он кормит игуану, держа вику в дюйме от безучастного рта. На застывшей мордочке движется только скользящее вниз веко. Животное с другой планеты. Он касается ее челюсти цветком. В окно он видит, как в синем торонтском небе появляются люди, медленно передвигаясь в воздухе, подпирая его. Вокруг него витают фрагменты Клары.

Поцелуй на вокзале Юнион, ее рот полуоткрыт.

— Мне неловко тебя просить, но я не могу возить ее с собой по всей стране. Возьми ее себе.

— Что это? Утешительный приз?

— Не говори так, Патрик.

— Отпусти ее на волю, черт возьми.

— Она слепая!

После минутной запинки:

— Давай ей клевер и вику, побольше воды. Прежде чем кормить, поскреби по клетке. Чтобы дать ей знать.

Он смотрел, как Клара поднимается в вагон — чопорная, с серебряными пряжками. Он побрел домой с клеткой, бившей его по колену, кинул туда капусты и оставил игуану на неделю в одиночестве. До него доносились ее тирады, стук разбитых чашек и стаканов. Игуана знала Клару Диккенс, и знание теперь гнездилось в этом средневековом теле. Патрик верил в архаичные слова вроде «приключаться» и «обреченный». Обреченный Патрик Льюис. Обреченный Эмброуз Смолл. Эти слова пробуждают мысль о колдовстве и предвидении, о хореографии судьбы. Давным-давно ему запретили следовать за ней. Будь Патрик героем, он мог бы стрелой налететь на Смолла. Он мог бы привести своей возлюбленной игуану на серебряной цепочке.

Дорогая Клара, все эти странные призрачные образы. Ночью Роуздейл напоминает аквариум. Подводные деревья. Ты в длинном черном платье идешь босиком по длинному саду Эмброуза, пока его жена спит наверху. И воешь, чтобы потревожить ее сон. Нежные богачи.

У Эмброуза есть класс, потому что у него есть ты. И они это знали — все эти незрелые люди, родившиеся с деньгами, которым остается только держать их в заднице, как термометр. Слабые богачи. Нежные богачи. Я знаю, почему ты ушла с Эмброузом. Он был портовой крысой. Эмигрантской крысой. Он должен был или победить, или все потерять. Другим достаточно было отдать старшего сына в Аппер-Кэнада-Колледж. Осуществить севооборот. Смолл единственный сумел преодолеть стену, перепрыгнуть через битое стекло. Но мне нужен не Смолл, мне нужна ты…

Дорогая Клара, всю ночь возбужденные препирательства любовников, выходящих из бара «Гринвуд» на той стороне улицы. Я лежу у окна, вдыхая летний воздух, и запоздавшие парочки, думая, что их никто не слышит, соблазняют, упрекают или ссорятся. Нет, я не делал этого. Прости. Пошел к черту! Шепот. Звук пощечины, отвергнутая любовь наносит удар, ногти грозят выцарапать глаза. Вся эта борьба за территорию, Клара, за право собственности и удовлетворение потребностей, учащенное дыхание во время спаривания, у людей или котов…. душераздирающие стоны, бессвязные слова… ее руки на его лице, стирая его анонимность, он прижимает ее к кирпичной стене. Ты что-то ему говорила, что ты сказала? Иди к черту! Что? Ничего!

Проснувшись, я часто вижу то, что не предназначено для моих глаз. Однажды я услышал странный шорох внизу и выглянул в окно. Мужчина с ковром на плече в сопровождении рыжей собаки. Это возвращался с работы местный вор, Караваджо. Он спокойно прошел подо мной, самозабвенно поедая сицилийское мороженое…

Я проснулся от звука твоего встревоженного голоса. Ты говорила шепотом. Сначала я подумал, что это разговор на улице, но это была ты, и я похолодел в темноте — возможно, это сон, который мне захотелось продлить. Мне знакомы эти неуверенные надтреснутые нотки в твоем голосе, когда ты лжешь или бываешь пьяна. Я хорошо их знаю. Клара? — окликнул я в темноте. — Все в порядке, все в порядке. Я стоял на матрасе в изножье кровати. Я мог бы коснуться потолка обеими руками. Но ты не слышала. С улицы дул ветер. Тебе ответил мужской смех. Я повернулся и увидел светло-желтую светящуюся шкалу приемника. Повторяли «Тайный час», который шел два-три года назад. Несколько часов я спал под приемник и проснулся лишь от звука твоего голоса. У тебя была эпизодическая роль. По сценарию у тебя были неприятности.

На вокзале я не хотел тебя отпускать. Твое сердитое лицо на фоне бедфордского известняка, черт побери, Патрик, оставь меня в покое! Ты вырываешься, мотнув головой, волосы бьются о стену.

У выхода № 5 ты останавливаешься, медлишь в клубах пара и поднимаешь руки вверх, как ковбой, прося пощады. Перемирие. Нет, мы не шли, тесно переплетя пальцы. Ты убегала от клаустрофобии, которую несет с собой одержимый любовник. Мы положили руки на плечи друг другу, тяжело дыша. Все твои чувства написаны на твоем лице.

Дорогая Клара, я подошел к тебе и пригласил на танец. Мужчина, который был с тобой, ударил меня кулаком в лицо. Я повторил приглашение, и он опять меня ударил. Я вытер кровь под глазом. Через пять минут я вернулся к твоему столику, но его люди напали на меня и бросили в аллее за домом. В этом сне я давно тебя не видел и любовался тобой в новом платье. Ты была на каком-то большом торжестве, в достойной компании. Я смотрел на тебя, и кто-то меня ударил. Я упал на пол. Я лежал там, глядя на твое платье, а потом меня выволокли из зала. В конце концов я вернулся и пригласил тебя на танец. Случились две вещи. Мы немного потанцевали. Я хотел прижать тебя к себе, но боялся запачкать кровью, и ты сказала: «Все в порядке, Патрик», а потом, когда меня снова стали выволакивать, я смотрел на твое лицо. 13 конце сна мы обсуждали с каким-то китайцем, как нам разогнать гостей.