"Ничего особенного", - сказал кот - Майкл Суэнвик

Или все-таки мог?

Это было невозможно. Но ведь кровь на его руках была. Чья же еще-то? Пожалуй, что часть ее могла принадлежать ему самому. Кисти рук болели просто нещадно. Ощущение было такое, будто он долго и сильно лупил кулаками по чему-то твердому. Но почти вся кровь уже запеклась, заставляя зудеть кожу. И повреждений на кистях не было, если не считать ссаженной кожи на костяшках. Так что кровь принадлежала не ему.

– Конечно, мог и сделал, – сказала Эвелин. – Ты избил меня до смерти и наслаждался каждым ударом.

Хэнк вскрикнул и чуть не съехал с трассы. С большим трудом выровняв автомобиль, он повернул голову и не поверил своим глазам. Эвелин сидела рядом с ним на пассажирском сиденье.

– Ты… как ты?.. – Хэнк заставил себя восстановить контроль над собою, точно так же, как только что – над автомобилем. – Ты – галлюцинация, – сказал он.

– Угадал! – Эвелин несколько раз почти беззвучно хлопнула в ладоши. – Или воспоминание, или персонификация твоего чувства вины – как хочешь, так и называй. Хэнк, ты всегда был умным человеком. Не настолько умным, чтобы суметь удержать жену, решившую бросить тебя, но достаточно умным для государственной службы.

– В твоих изменах я не виноват.

– Конечно же, виноват. Или ты думаешь, что застукал меня с Джеромом случайно? Женщина, которая не ненавидит своего мужа всей душой, не станет устраивать подобных вещей без серьезных оснований.

– О, боже, боже, боже…

– Индикатор бензобака мигает. Так что тебе лучше бы заехать на колонку и заправиться.

Впереди как раз показалась бензозаправочная станция «Лукойл»; он заехал туда и остановился возле колонки с обслуживанием. Когда он вышел, заправщик поспешил было к нему, но вдруг остановился как вкопанный.

– О нет, – произнес заправщик, молодой русоволосый парень, – с меня хватит!

– С вас хватит? – Хэнк провел картой по считывающему устройству. – Что значит: с вас хватит? – Он выбрал высокооктановый бензин, вставил «пистолет» в горловину бака и включил подачу, не сводя взгляда с заправщика. Тот явно не собирался выполнять свои обязанности. – Объясните, пожалуйста.

– Хватит с меня таких, как вы. – Заправщик, в свою очередь, не мог оторвать глаз от рук Хэнка. – Когда появился первый, тут же нагрянули копы и арестовали его. Впятером они еле-еле запихнули его в машину. Потом подъехал другой, но, когда я позвонил в полицию, мне сказали, чтобы я просто записал его номер и ничего не предпринимал. Сказали, что таких, как вы, вдруг объявилось очень много.

Хэнк закончил заправку и повесил шланг на крюк. Он не стал нажимать кнопку, чтобы напечатать чек.

– Не пытайтесь задержать меня, – сказал он. Слова сами пришли на язык, и он лишь произнес их. – Только попробуйте, и вам будет очень плохо.

Взгляд молодого человека перескочил на лицо Хэнка.

– Кто же вы все такие?

Хэнк приостановился, держась одной рукой за дверь машины:

– Понятия не имею.

– Надо было объяснить ему, – сказала Эвелин, когда он снова сел за руль. – Почему ты этого не сделал?

– Заткнись.

– Ты съел что-то из внутренностей Червя, и оно частично завладело твоим мозгом. Ты понимаешь, кто ты такой, но собой не владеешь. Ты сидишь за рулем, но ни в малейшей степени не управляешь своими поступками. Или управляешь?

– Нет, – честно ответил Хэнк. – Не управляю.

– И чем, по-твоему, это может быть? Какой-то суперприон? Нечто вроде коровьего бешенства, но с молниеносным действием? Или нейропрограмматор? Наложенное поверх твоей личности искусственное содержание, питающееся из твоих мозгов и перенаправляющее твои волевые акты в тупик?

– Не знаю.

– Ты всегда обладал богатым воображением. Это как раз из таких вещей, которые должны тебя особо интересовать. Я просто удивляюсь, как ты еще не углубился в нее с головой.

– Нет, – сказал Хэнк. – Ничему ты не удивляешься.

Некоторое время они ехали молча.

– Помнишь, как мы познакомились? В медицинском институте. Ты тогда готовился на хирурга.

– Не надо, прошу тебя.

– Дождливым осенним днем, ближе к вечеру, в твоей жалкой квартирке на третьем этаже. За окном огромная старая осина с пожелтевшими листьями. К стеклу снаружи обязательно прилипал хоть один листок. Тогда мы с тобой, бывало, по целым дням не одевались. Мы все время проводили на огромном матрасе, который ты купил вместо кровати, но и он оказался маловат. Если мы скатывались с него, то продолжали заниматься любовью на полу. А когда темнело, мы вызывали из китайского ресторана рассыльного с едой.

– Тогда мы были счастливы. Ты это хотела мне сказать?

– Больше всего мне нравились твои руки. Я обожала ощущать их на себе. Ты клал одну руку мне на грудь, другую запускал между ног, а я представляла себе, как ты режешь больного. Раздвигаешь живое мясо, чтобы извлечь изнутри все блестящие потроха.

– Ну, это уже просто тошнотворно.

– Однажды ты спросил меня, о чем я думаю, и я тебе прямо ответила. Я внимательно наблюдала за твоим лицом, потому что тогда мне действительно хотелось узнать тебя как можно лучше. Тебе это понравилось. Так что я знаю, что в тебе есть демоны. Почему бы тебе не поддаться им?

Он крепко зажмурился, но что-то внутри него заставило его вновь открыть глаза и не позволило выбросить машину с дороги. Глубоко в его горле родился тихий стон.

– Наверно, я в аду.

– Ну, так валяй. Никому от этого хуже не станет. Все равно я уже мертва.

– Бывают такие вещи, в которых ни один мужчина никогда не сознается. Даже самому себе.

Эвелин громко фыркнула:

– Ты всегда был несносным резонером.

Они снова умолкли и некоторое время ехали так, все дальше углубляясь в пустыню. В конце концов Хэнк, смотревший прямо перед собой, не выдержал и сказал:

– Впереди предстоят еще худшие откровения, не так ли?

– О, боже, конечно, – ответила его мать.

– Это все из-за смерти отца. – Мать затянулась с такой силой, что в сигарете захлюпала слюна. – Это из-за нее ты сбился с выбранного пути.

Глаза Хэнка заполнились слезами; он с трудом видел дорогу.

– Откровенно говоря, мама, я совершенно не желаю этого разговора.

– Ну, естественно. Признайся: ты ведь никогда не имел особого стремления к самопознанию, верно? Ты предпочитал потрошить лягушек или горбиться над микроскопом.

– У меня самопознания более чем достаточно. У меня его столько, что я вот-вот захлебнусь. Я вижу, куда ты клонишь, и не собираюсь просить прощения за свои чувства по отношению к отцу. Он умер от рака, когда мне было тринадцать лет. Разве я хоть когда-нибудь, хоть с кем-нибудь поступил хоть вполовину так дурно, как он – со мною. Поэтому я не желаю слушать эту дешевую фрейдистскую ахинею насчет мук совести у пережившего родственника и неспособности жить согласно его славному примеру, ладно?