Двойной запрет для миллиардера - Тала Тоцка

Там под ковриком лаз в погреб. Тебе будет тяжело спускаться со своей ногой, я тебя потому на подъемнике спускала. Если услышишь подозрительный шум, лезь в него. И не вздумай прыгать, там высоко.

— Хорошо, — он притягивает меня за голову и целует в лоб.

Ноги вмиг превращаются в сладкую вату, и к полицейским я выхожу на ватных, подламывающихся ногах.

Глава 9

Карина

— Они здесь обедали?

— Да, офицер.

— Вот на этой террасе?

— Да офицер.

— Вы знаете, в какую сторону они поехали?

— Нет, офицер.

— Они вам не сказали?

— Нет, офицер.

— Что, просто заправились, рассчитались и уехали?

— Да, офицер.

Вот так неинтересно и без огонька протекает наша беседа, пока офицеру наконец-то не хочется разнообразия. Это видно по его вспотевшему лбу и вращающимся глазам.

— А вы случайно не знаете, кто из братьев был за рулем?

Здесь я делаю над собой неимоверное усилие, впиваясь ногтями в ладони. Только бы не задрожал, только бы не задрожал…

Но он все равно чуть срывается и дрожит. Мой голос.

— Знаю. Марк…

Полисмен приподнимает бровь и вперяет в меня удивленный взгляд. Ждал, что я скажу «Нет, офицер»?

— А откуда вы знаете? Разве братьев Громовых можно различить?

— Слышала как брат его окликнул, потому и знаю, — не могу назвать Мартина по имени и мысленно прошу у него прощения.

Полицию как будто устраивают мои ответы, и я немного успокаиваюсь. Мне приходится изображать полное неведение и безмятежность, потому что мне неоткуда узнать об аварии. Марк сказал, что в новостях нет ни слова, он успел полистать новостную ленту, пока я спала, забросив на него ногу и уткнувшись ему в грудь.

Боже какой стыд. Невольно краснею, и офицер поднимает уже обе брови.

Мы сидим на террасе, я угощаю его кофе с печеньем. Он пишет протокол нашей беседы, а я делаю вид, что скучаю и разглядываю второго полицейского, который неторопливо прогуливается по террасе.

Внезапно в глубине дома раздается грохот, и у меня сердце проваливается вниз. Полицейские переглядываются, а я вскакиваю и кричу:

— Козинак! Хулиган хвостатый, а ну брысь! — и поворачиваюсь к офицерам, придав себе расстроенный вид. — Кот хулиганит. Уже не знаю, что с ним делать, такой шкодливый стал, просто сил нет. Наверное снова вазон с цветком перевернул.

«Мяу!» — доносится из дома в подтверждение моим словам, и я холодею. Марк, конечно, мяукает очень достоверно, но вдруг они захотят убедиться и попросят показать кота? Где искать этого ленивого засранца Козинака?

— Как я вас понимаю, кириа Ангелис, у меня дома такой же, — сочувственно кивает полицейский, который со мной беседовал. Он протягивает мне протокол. — Будьте так добры, ознакомьтесь и подпишите. Если у меня возникнут вопросы, я вам позвоню. Вы не против?

Я подписываю бумаги, мы рассыпаемся в любезностях, и полицейские уезжают. Провожаю их до ворот и даю знак отбоя Яннису и Менелаю, которые все это время следили за нами с определенной тревогой.

— Чего это им от тебя понадобилось, хозяйка? — обеспокоенно спрашивает Менелай.

— А я знаю? — пожимаю плечами. — Вчера тут заезжали одни заправляться, вот о них и спрашивали. Я рассказала, что видела, а что не видела, пусть додумывают.

— Смотри ж ты, сами приехали, не поленились, — бурчит Яннис.

Парни за меня горой, и это греет. Но надо проведать Громова, и я громко заявляю, что иду завтракать, а когда я завтракаю, меня лучше не отвлекать.

Каково же мое удивление, когда я обнаруживаю Марка, сидящего в родительской комнате в кресле, а на коленях у него свернулся клубком Козинак.

— Так это не ты мяукал? — спрашиваю Громова.

— Нет, — он почесывает Козинака за ушком, и тот довольно жмурится, — это он. Влез в окно и перевернул цветочный горшок. Он его даже не разбил, только землю рассыпал. Я бы убрал, но не знаю, где у тебя веник с совком.

— Сиди уже, — говорю ворчливо и иду за веником.

— Каро, — зовет Марк, когда я заканчиваю уборку, — а в этом доме завтраками кормят?

Я не позволяю ему выходить на террасу, и Громов возвращается в мою комнату. Бросает быстрый взгляд на постер с собственной физиономией, и я прячу глаза. У него хватает такта не напоминать мне о дизайнерском ремонте в родительской спальне, а я тем более не собираюсь эту тему поднимать.

Марк падает на кровать и кривится, забрасывая покалеченную ногу. Я иду за мазью, бинтами и настойкой Андроника.

— Пока я буду готовить завтрак, смени себе повязку и выпей лекарство, — говорю повелительным тоном и быстро иду на кухню.

Мне не тяжело сделать перевязку, но только если бы это был не Марк. Стоять перед ним на корточках и прикасаться к его телу для меня слишком неподъемное испытание. Особенно когда ловлю потяжелевший мужской взгляд. Не стоит подвергать ни себя, ни его лишним испытаниям.

Приношу на подносе сэндвичи, кофе, и яичницу с полосками вяленого бекона и помидорами черри. Марк окидывает поднос голодным взглядом и переводит его на меня. Мне кажется, или этот взгляд такой же голодный?

— А ты? — спрашивает Громов, перехватывая поднос и помогая установить его на тумбочке.

— Мне нужно завтракать на террасе, Марк, — как ни стараюсь, не получается скрыть сожаление. — Яннис с Менелаем должны меня видеть. Я всегда здесь завтракаю, не стоит давать им ни малейшего повода. А вдруг полицейские и с ними захотят поговорить?

— Хорошо. Каро, — зовет, когда я уже стою на пороге, — у тебя есть бумага?

— Ты имеешь в виду листы для печати? Или нужна тетрадь?

— Давай для печати. И карандаш.

Несу то, что он просит, а когда собираюсь уходить, Марк удерживает меня за руку.

— Можешь поправить мне подушку?

Я хочу отказаться и даже лицо делаю возмущенным. Но руки сами тянутся, берутся за подушку, взбивают ее, поднимают выше. Марк поднимается, упираясь на локти, и я оказываюсь с ним лицом к лицу.

Его губы в такой непозволительной близости, что все мои мурашки вмиг просыпаются и ошалело начинают носиться по телу, вызывая дрожь и в ногах, и в руках.

Громов не может не видеть, какое оказывает на меня воздействие, но и не думает останавливаться. Он топит меня в штормовой синеве своих глаз, и только прыгнувший к нему на постель Козинак спасает меня от полнейшего затопления.

— Приятного аппетита, Марк, — сиплю как бывалый прокуренный моряк и форменным образом спасаюсь бегством, не давая рукам Громова прочно обосноваться на моей талии.

Громов

Она так смешно смущается, эта малышка, как будто я первый мужчина в ее жизни,