Ты будешь одинок в своей могиле - Джеймс Хедли Чейз

Номер 235, Кервуд-авеню был куплен год тому назад Натали Серф.

Ни о каком Милсе там нет ни слова.

Я не спеша закрываю книгу и высказываюсь насчет погоды, чтобы доказать старику, что я неплохо воспитан, потом медленно спускаюсь по каменным ступенькам.

Сев в машину, я начинаю подсчитывать дивиденды. Бумеранг, пущенный наудачу, вернулся обратно и принес много интересного.

Кремово-голубой «роллс» принадлежит Аните Серф. Они с мужем используют парня для охраны их дома от непрошенных визитеров.

А вне этой работы упомянутый выше парень одевается, как миллионер, держит сигареты в массивном золотом портсигаре, который стоит по крайней мере его двухмесячного жалованья.

Может, это и не имеет прямого отношения к убийству Даны, но ситуация во всяком случае интересная. Крюгер сказал мне, что Милс был нищим, когда появился в Оркид-сити. Но с тех пор он сделал гигантский шаг вперед. Шантаж позволяет быстро сделать состояние, и это мне кажется наиболее реальным объяснением столь разительных перемен.

Может быть, он заставляет «петь» всю семью?

Не он ли инсценировал «клептоманию» Аниты?

И почему он живет в доме Натали Серф, если не держит и ее в руках?

– Продолжай, Мэллой, продолжай, – говорю я сам себе. – Ты неплохо рассуждаешь. Двигай дальше. Ты хотел впутать Милса в историю. Теперь попытайся накинуть петлю на его шею.

После этого я подвожу итоги: если Милс шантажист, то не он ли убил Дану? Может быть, но все это пока неопределенно… Во всяком случае, ничто не доставило бы мне такого удовольствия, как увидеть этого любимца женщин шествующим в газовую камеру.

Теперь, когда я вплотную занялся Милсом, настало время нанести визит Георгу Беркли.

Жилище Беркли находится в глубине глухого переулка. Я останавливаюсь возле большого дома, обнесенного решеткой, выхожу из машины и рефлекторно кидаю взгляд направо и налево, не наблюдает ли кто за мной. Никого. Улица совершенно безлюдна.

Я толкаю тяжелую дверь, и она медленно отворяется. Передо мной большой ухоженный сад. Метрах в восьмидесяти от меня дом, перед ним теннисный корт. Дом двухэтажный, выстроен из дерева и кирпича в подражание швейцарской моде. Деревянная лестница ведет на веранду, на крыше которой стоят четыре статуи и смотрят на меня сверху вниз. Полуденное солнце печет вовсю. Ни малейшего ветерка, листья в саду не шелохнутся, даже статуи на крыше, кажется, затаили дыхание.

Поднимаюсь по ступенькам и нажимаю пуговицу звонка. Жду. Ничего не слышно. Я нажимаю снова. В доме никого нет в это полуденное время. Проникнуть туда не составит большого труда; интересно только: каким временем я располагаю до прихода Беркли?

Я считаю, что быстрый осмотр помещения может дать что-нибудь интересное, но моя машина перед домом явно свидетельствует, что этот ушлый Мэллой делает что-то, не укладывающееся в рамки закона… Я спускаюсь по ступенькам, с тяжелым сердцем иду обратно и ставлю машину под дерево в конце авеню. Затем убираю личную карточку и пешком возвращаюсь к дому Беркли.

Статуи все так же смотрят на меня. Звоню еще раз, но по-прежнему никто не отвечает. А через минуту с помощью ножа приподнимаю щеколду одного из окон. Бросив быстрый взгляд вокруг, проскальзываю внутрь. Меня окружает приятная полутьма: зеленые шторы почти не пропускают света. Весь этаж занят одним помещением. В конце его деревянная лестница ведет на второй этаж и на веранду. Глаза мои постепенно привыкают к полумраку, и я начинаю бесшумно двигаться, чутко прислушиваясь. Никто не кричит, в шкафу не лежит труп, и никто не стреляет мне в спину…

Через минуту я совсем осваиваюсь и начинаю интересоваться обстановкой. Помещение убрано со вкусом. Повсюду ковры. Красивый камин. Коллекция курительных трубок. На столе ящик с табаком, бутылка и стакан. Все окружающее говорит о том, что Беркли любит жизнь и пользуется ею вовсю. Но мне кажется, что в этом холле я не найду ничего интересного: слишком уж все открыто. Приходите люди и смотрите – мне нечего скрывать!

Бесшумно поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь, чтобы прислушаться. Вполне возможно, что Беркли отдыхает где-нибудь в верхнем помещении, а эта перспектива отнюдь не приводит меня в восторг. Мои нервы еще не пришли в порядок после встречи с Милсом, и у меня нет ни малейшего желания встретиться нос к носу с Беркли. На стенах в изобилии висят охотничьи ружья, и любое из них может быть разряжено в мою голову. Я еще некоторое время прислушиваюсь, но так как не слышно ни единого звука, открываю первую дверь. Это ванная комната с разнообразными приспособлениями для душа, массажа и прочего. Но никаких следов пудры и духов.

Следующая дверь приводит меня в спальню. Там стоит большая двухспальная кровать, трюмо. Над изголовьем висит картина спортивного содержания: старый охотник со старой собакой, у которой к тому же насморк. Я оставляю открытой дверь и подхожу к столу. Мне в глаза бросается блестящая фотография в кожаной рамке. Это вносит фальшивую ноту в атмосферу чистого воздуха и мужской силы. На фотографии Анита Серф, ярко освещенная прожектором на черном фоне. Она совершенно обнажена, если не считать перчаток из темного меха. Ее руки, на манер танцовщицы, покоятся на бедрах. Сенсационное фото, которое можно продавать по пяти долларов за штуку у входа в метро. Внизу фотографии синими чернилами написано: «Моему дорогому Георгу от любящей Аниты».

Я хотел бы унести эту фотографию, но она не влезет в мой карман. Я вынимаю ее из рамки и еще раз внимательно рассматриваю. На обороте имеется штамп: «Луи – театральный фотограф. Сан-Франциско». Этому фото явно несколько лет. Анита здесь значительно моложе, и у нее еще нет этого высокомерного вида, присущего ей сейчас. Я с сожалением думаю об утерянных возможностях. Если бы я видел это фото до того, как Анита пришла ко мне, ей бы не пришлось просить дважды…

Я вложил фото в рамку и поставил на прежнее место. В ящиках стола ничего интересного не оказалось. Пришлось перенести внимание на платяной шкаф. Дана как-то говорила, что Беркли одевается, как куртизанка. Судя по содержимому шкафа, она была недалека от истины. Множество костюмов, шляп, дюжины башмаков заполняют все наличное пространство. Решив, что и здесь нет ничего интересного, я только из профессионального любопытства отодвигаю костюмы в сторону, чтобы увидеть глубину шкафа.

На задней стенке вбит крючок, на котором висят жакет и юбка. Некоторое время я стою неподвижно, потом хватаю эту одежду и подхожу к окну. Сомнений нет, это вещи Даны! Бенни говорил, что в ее шкафу недостает именно этих вещей. Само собой разумеется, что они были на ней в ночь убийства. И вот они здесь! След, который, казалось, вел к Милсу, привел к Беркли…

Еще не решив, что же мне делать с неожиданной находкой, я улавливаю звук шагов этажом ниже. Меня прошибает холодный пот. Сворачиваю вещи в комок и подбегаю к лестнице. Кто-то ходит внизу. Я явственно слышу шаги, шуршание бумаги. Проскальзываю на балкон и, будучи невидим снизу, заглядываю в комнату. Перед письменным столом стоит Сезар Милс, собственной персоной, с сигаретой в зубах, с подлым и растерянным выражением лица. На нем синий костюм и широкополая шляпа. Прав был Крюгер – он одевается, как миллионер.