Дни освобождения. Laibach и Северная Корея - Коллектив авторов

мир снаружи гудит о том, что происходит в этом самом зале.

Свет погасили, начался концерт. Laibach начали выступления с «The Whistleblowers», сопровождаемой клипом на заднем плане. Это было не очень заметно, но видео слегка изменила цензура – например, портрет фронтмена сделали меньше, чем в той версии, которую можно найти на YouTube. Однако текст песни остался тем же.

С севера и юга,

Мы с запада и востока.

Дыша как один,

Живя в славе

Или умирая в огне.

Мы одиноки,

Но скоро наступит день,

Когда прозвенит свобода

И мы снова встретимся

Уже навсегда.

Перевод текста на корейский, появлявшийся на экране над головами группы, был абсолютно точен, как меня заверил присутствовавший на концерте человек, хорошо знающий и корейский, и английский.

Затем группа играла каверы песен из «Звуков музыки». Это может показаться странным выбором, особенно учитывая специфический вокал главного исполнителя, но «Звуки музыки» очень популярны в КНДР – сидевший рядом со мной корейский бизнес-партнер тихонько подпевал. После этого они исполнили «The Final Countdown» и традиционную корейскую песню «Ариран», а в конце снова сыграли «The Whistleblowers». Весь концерт шел, наверное, минут 45. Позже выяснилось, что примерно половина песен была вырезана из сет-листа в последний момент.

Это было причудливое сочетание. Выступление Laibach было похоже на любой другой рок-концерт: лучи прожекторов, громкая музыка, мигающие изображения на экране, служащие абстрактным сопровождением песен. Но корейская публика никогда не видела ничего подобного, и это было заметно по их лицам, за которыми я наблюдала во время концерта.

«Ошеломленные» – так их описали другие присутствующие, это же слово пришло и мне в голову в первую очередь. Казалось, они не понимают, как реагировать. Ничего удивительного, учитывая, что там происходило. А еще концерт был в зале с сиденьями, а не на пустом открытом пространстве, в каких мы привыкли танцевать на концертах в родных странах. Это добавило вечеру сюрреализма. И публика, и сама площадка были отчетливо северокорейскими. То, что происходило на сцене, – определенно нет.

Когда группа закончила концерт, исполнив «The Whistleblowers» во второй раз, зажгли свет, и зрители начали расходиться. Наш корейский бизнес-партнер описал только что увиденное как «странно, но очаровательно», и я должна с ним согласиться.

После концерта меня и еще шесть человек, лично знакомых с группой, пригласили на ужин в знаменитом клубе дипломатов «Тэдонган». Там были мы, сама группа и организаторы концерта, и все ели и пили, пока раздавались благодарности и поднимались тосты. Всех в банкетном зале переполняло чувство облегчения, что все уже случилось и прошло благополучно.

Остаток тура прошел как вполне «обыкновенная» поездка в Пхеньян. Время от времени кто-нибудь вдруг начинал «давать пять» остальным – немногим иностранным гостям и свидетелям этого концерта.

Мы правда там были, правда это видели. Сейчас, когда я вернулась в Пекин, это кажется сном, и я могу только надеяться, что успешное проведение этого мероприятия откроет двери и для других подобных случаев культурного обмена. Я думаю, обеим сторонам это может быть исключительно полезно. Как сказал один кореец в разговоре с группой, «я не знал, что такая музыка существует на свете, а теперь знаю».

_Синтез

Характерная черта прогрессивных, революционных произведений литературы и искусства состоит в гармоничном единстве их совершенной формы с благородным содержанием, в чем и заключается веление времени и стремления народа.

Каким бы превосходным ни было содержание, тому искусству, форма которого не отвечает стремлениям и требованиям народа, грош цена.

Ким Чен Ир. «Об оперном искусстве»

Красная сцена или Разоблачение тоталитарных наклонностей

_Лиза Санг Ми Мин

Всякое искусство является предметом политической манипуляции (косвенно – через сознание, и прямо), за исключением того, которое само говорит на языке такой манипуляции[10].

Laibach, Статья 3 из «Десяти статей завета»

19 августа 2015. 104 год чучхе

Мы сидим в большом концертном зале художественного театра «Понхва» и с нетерпением ожидаем выступления Laibach. Мы – группа из 17 жителей Германии, России, Словении, Норвегии, США, Гонконга и Франции, приехавших в Северную Корею, чтобы стать свидетелями этого события. Нам всего несколько часов назад сообщили, что нам позволят там присутствовать. Воздух дрожит от предвкушения. Этот концерт в честь Дня освобождения призван почтить 70-летний юбилей освобождения Кореи от японского колониализма и в то же время намекнуть на планы грядущего освобождения.

Чтобы были понятны природа и особенности этого «грядущего освобождения», я бы хотела для начала передать всю значимость выступления экспериментальной словенской группы Laibach, которая исследовала отношения искусства и идеологии с момента своего возникновения в 1980 году. Когда об их концерте в КНДР объявили в СМИ, журналисты в основном разделились на два лагеря: либо подчеркивали слишком уж убедительную апроприацию фашистской символики, либо приравнивали этот концерт к пиар-уловке, иронической провокации, пародии на северокорейский тоталитаризм, в которой «сами корейцы шутки не разглядели», как сказал один читатель[11]. Другими словами, концерт Laibach считали либо искренней и наивной самоидентификацией с тоталитаризмом, либо критикой тоталитаризма через ироническую имитацию, в духе псевдосубверсивных фильмов вроде «Интервью».

Так что же это было?

Такая двойственность лежит в основе их театральных представлений. Laibach – это одновременно и то, и другое, и нечто третье, и совершенно вне этих оппозиций. Laibach «служат не ответом, а вопросом», как напоминает Славой Жижек в своих статьях и комментариях о творчестве группы[12].

По словам Мортена Тровика, творческого союзника Laibach и визионера, стоящего за организацией концерта, правда в том, что и словенских музыкантов, и Северную Корею неверно понимают[13]. Laibach образовались в десятилетие перед распадом Югославии, где они инсценировали то, что Жижек называет «агрессивной противоречивой смесью из сталинизма, нацизма и идеологии почвы и крови»[14]. Однако их инсценировки не были ни сарказмом, ни цинизмом, ни мимикрией, как обычно считается, но демонстрацией крайней идентификации или «сверх-идентификации», как это называет Жижек, с символами и ритуалами правящей идеологии, которая временно приостановила свое «нормальное функционирование»[15]. В контексте позднего социализма Советского Союза Алексей Юрчак исследует концептуальный аппарат такой инсценировку сквозь призму эстетики «стёба»