Штамм. Начало - Чак Хоган

Теперь надо подуть на суп. Это особый ритуал – ритуал, который успокаивает, вселяет уверенность. Он вспомнил свою бабушку, свою бубе – и это было больше чем обыкновенное воспоминание, это было ощущение ее постоянного присутствия рядом: сидя против маленького Авраама за шатким деревянным столом на холодной кухне их деревенского дома, она, прежде чем передать внуку миску с супом, всегда дула на него. Это было до того, как пришла беда. Старческое дыхание шевелило парок, поднимающийся из миски, он обдавал лицо Авраама, – в этом простом действии была какая-то тихая магия. Казалось, что бубе вдыхает в ребенка жизнь. Теперь на суп дул он, сам ставший стариком, и, наблюдая, как пар придает его дыханию форму, Авраам гадал, сколько же таких выдохов осталось у него в жизни.

Он достал ложку – в одном из ящиков стола было полно причудливой, разнородной столовой утвари – и сжал ее кривыми пальцами левой руки. Подув теперь уже на ложку – крохотное озерцо бульона в ней пошло рябью, – Авраам отправил суп в рот. Вкус он почувствовал лишь на короткое мгновенье – вкусовые сосочки языка вымирали, как старые солдаты, став жертвами многих десятилетий курения трубки, одного из профессорских грехов.

Он нашел тонкий пульт от старенького «Сони» (белый корпус, кухонная модель), и тринадцатидюймовый экран ожил, добавив комнате света. Сетракян встал из-за стола и направился в кладовку, опираясь о стопки книг, превративших коридор в узкую тропку, застеленную истертым ковром. Книги лежали повсюду, их кипы высились у стен, и ни с одной Авраам не мог расстаться, хотя многие давно прочитал. Он достал из жестянки последнюю из припасенных им буханок хорошего ржаного хлеба. Принес ее, завернутую в бумагу, на кухню, тяжело уселся на мягкий стул, развернул и принялся отщипывать маленькие кусочки. Отправляя их по очереди в рот, Авраам заедал каждый ложкой вкусного супа, получая от пиршества необыкновенное наслаждение.

Не сразу, но происходящее на экране все же привлекло его внимание: где-то на летном поле стоял большой пассажирский лайнер; в свете прожекторов он выглядел как безделушка из слоновой кости на фоне черного бархата в витрине ювелирного салона. Сетракян надел очки в темной роговой оправе, которые висели у него на груди, и прищурился, чтобы прочитать бегущую строку внизу экрана. Чрезвычайная ситуация. Причем совсем недалеко – на противоположном берегу реки, в аэропорту Кеннеди.

Старый профессор смотрел, слушал и снова смотрел, не в силах отвести глаза от самолета. Одна минута превратилась в две, затем в три, комната вокруг перестала существовать. Сетракян словно бы впал в ступор. Но нет, это был не ступор – профессор просто окаменел от ужаса, слушая новости. Ложка с супом замерла в руке, забывшей про тремор.

Телевизионная картинка с недвижным самолетом на летном поле – картинка, маячившая перед стеклами его очков, – была словно видение будущего. Суп в миске остыл; поднимавшийся над ним парок истаял и сгинул навсегда; отломленный кусочек ржаного хлеба остался несъеденным.

Он так и знал.

Тук-тук-тук.

Старик знал…

Тук-тук-тук.

Изуродованные руки пронзила боль. То, что Сетракян видел перед собой, не было зловещим предзнаменованием. Это было само вторжение. Акт войны. То, чего он ждал. То, к чему готовился. Готовился всю жизнь – вплоть до этого самого момента.

Поначалу Авраам даже испытал облегчение: тот ужас снова явился в мир, однако он-то, Сетракян, жив; он не умер раньше времени; пусть в последнюю минуту, но у него появился шанс отомстить. Облегчение было мимолетным – оно мгновенно уступило место острому, мучительному как боль страху.

Слова сами сорвались с губ вместе с легким парком дыхания:

– Он здесь… он здесь…

Поскольку рулежную дорожку аэропорта Кеннеди следовало освободить, самолет со всем его содержимым отбуксировали в длинный и просторный ангар компании «Реджис эйрлайнс». Это произошло примерно за час до рассвета. Все люди на летном поле молчали, когда безжизненный 777-й, полный мертвых пассажиров, катился мимо них, словно гигантский белый гроб.

Как только под колеса подложили колодки и неподвижность самолета была обеспечена, бетонный пол вокруг него начали застилать черным брезентом. Часть ангара между левым крылом и носовой частью самолета огородили ширмами, позаимствованными в ближайшей больнице, – это была зона изоляции. Впрочем, и весь самолет был изолирован в ангаре, как труп в колоссальном морге.

По требованию Эфа Управление главного судебно-медицинского эксперта Нью-Йорка прислало нескольких старших судмедэкспертов из Манхэттена и Куинса, которые привезли с собой ящики с резиновыми мешками для трупов. УГСМЭ – самое большое в мире патологоанатомическое учреждение – имело немалый опыт в делах такого рода, когда в катастрофах одновременно погибало большое количество людей, и его специалисты помогли грамотно организовать процесс извлечения трупов из самолета.

Сотрудники Управления нью-йоркских портов, одетые в скафандры биозащиты, первым вынесли тело воздушного маршала. Как только мешок с трупом появился в люке над крылом, офицеры, выстроившиеся внизу, вскинули руки в военном приветствии. Затем люди в скафандрах с немалыми трудностями вынесли трупы пассажиров, сидевших в первом ряду. Освободившиеся кресла были демонтированы и удалены из самолета, и в салоне образовалась площадка, на которой стало более удобно упаковывать трупы. Каждый мешок с мертвым телом привязывали к носилкам, после чего спускали с крыла на застеленный брезентом бетонный пол ангара.

Процедура была длительной, размеренной и оттого особенно жуткой. В какой-то момент, когда на бетоне лежало уже около тридцати мешков, один из сотрудников Управления, принимавших носилки внизу, внезапно отшатнулся и двинулся прочь от самолета, постанывая и хватаясь руками за шлем. Двое коллег подскочили к нему, но он отшвырнул их на ширмы, и те попадали, образовав брешь в границе изолирующей зоны. Возникла паника. Люди стали разбегаться, уступая дорогу офицеру, возможно, отравившемуся неизвестным газом или заразившемуся непонятной болезнью, а тот шел к выходу из этой огромной металлической пещеры, пытаясь на ходу освободиться от защитного костюма. Эф настиг его на бетонной площадке перед ангаром. Офицер застыл на месте, словно остановленный светом давно поднявшегося солнца. Он отбросил в сторону шлем и принялся сдирать с себя верхнюю оболочку костюма, как если бы это была кожа, внезапно ставшая тесной. Эф обхватил мужчину. Тот вывернулся и медленно осел на землю; по его щекам бежали слезы, смешанные с потом.

– Этот город… – зарыдал мужчина. – Этот чертов город…

Позднее стало известно, что он работал на разборе завалов, оставшихся от башен Всемирного торгового центра, в первые, самые жуткие недели после катастрофы – сначала как спасатель, потом как поисковик. Призрак 11 сентября витал над многими сотрудниками Управления; нынешняя картина ужасающей массовой гибели оказалась выше сил этого офицера – призрак обрушился именно на него.