Общество Должников - Антон Шувалов

меня такими словами, о существовании которых я и не подозревал. Мои милые ангело…

— Ретро, Ретро, — затараторил я, — чай, переключись на чай.

— Да, господин Якоб, — внезапно поддержала меня Ки. — Я уже ухожу.

— Нет, ты не уходишь, — прошипела Хо, глядя как в нашу сторону бегут гарзонцы из охранки. — Тебя побьют и вышвырнут отсюда как ты того и заслуживаешь, безумная алкоголичка. Я многое от тебя вытерпела, но это — была последняя капля. Я не хочу больше тебя видеть, Ки Ху Чи. Еще раз явишься, и я убью тебя голыми руками, без всякой стрельбы. Клянусь Матриархом.

Хищные глаза Ки Ху расширились и наполнились слезами. Насколько я знаю, клятва Матриархом дается один раз и не имеет обратного хода. На моих глазах распалась давняя любовь.

Судебный процесс над Хо был гораздо короче, чем надо мной. Сэт слегка отчитал ее, за то, что она сразу не скооперировалась с охранкой, и позволила даме сердца спать в коридоре. Это было не удивительно: олива и Холегйула были близки настолько, насколько этикет позволял палочнику сблизиться с представителем другой расы.

Все-таки выросли вместе.

Началось все с того, что мать Сэта выкупила жизнь нежеланного оливского ребенка, чтобы развлечь себя чем-то на один вечер. Эта странная блажь быстро вылетела у нее из головы, и Хо стала первой близкой слугой Холейгулы младшего.

Он сразу нашел ей применение.

Будучи ленивым даже по меркам избалованных тенебрийцев, Сэт наотрез отказывался читать книги, которые ему подсовывал отец. Вместо этого он обучил своему языку Хо, и заставлял оливу читать вслух. Она же делала за него домашнюю работу, и, помимо прочего, навязалась в подмастерье к механику, возится с катафалками. Годам к семнадцати Хо полностью отработала свою цену и попросила Сэта освободить ее. Но палочник привязался к ней слишком сильно и пошел на хитрость: намутил грант на посещение мастерских тенебрийцев. Два раза в неделю. Работа там помогала ей систематизировать накопленные знания. За это олива согласилась еще десять лет быть на побегушках у тощего негодяя.

Сейчас ей было двадцать два — возраст, когда цветок только раскрывается. Когда беспробудный оливский алкоголизм еще не подкосил здоровье, и в жизни, можно сказать, все отлично. До окончания каторги остается пять лет: смешной срок для того, кто верит в себя и живет мечтой.

Хо желала получить постоянное место техника на заводе и оказаться в роскоши. Как эту роскошь понимала нищета, конечно. То есть в собственной квартире, в районе среднего класса для отсталых, а не в конторе Сэта. Хотя, она давно уже привыкла мыться в общественном туалете на этаже.

Сейчас Хо, полностью вовлеченная в работу, сидела за «белым столом надежды» нашего дорогого палочника и зачитывала список сегодняшних клиентов. На ней был черный комбинезон, красный платок на шее и гигантские очки с резинкой. Острые ушки пробили медные серьги. Загляденье.

— Джинна Валлей — одиннадцать-тридцать. Тысяча триста номиналов. Артур Артурикс записан на двенадцать. У него восемьсот пятьдесят и быстро растет. Занял у братьев Штольц.

Холейгула младший консультировал людей, попавших в сложную финансовую ситуацию. Чаще всего разговорами все и ограничивалось. Можно было подумать, что Сэт не юрист, а психоаналитик. Но, бывало и такое, что хитрый палочник, имеющий связи в мировых судах и теневых кассах, выбивал для клиента частичное списание долгов. Иногда даже полное банкротство за счет «правильного» трактования законов, уничтожения закладных и расписок, подделки паспорта или… в счет «личного времени».

«Личное время».

Ужасная и болезненная процедура, смысл которой заключается в том, что специальный волк берет жизненную силу должника и перекачивает ее клиенту. Такое хорошо оплачивается. Только вот нужно иметь ввиду, что вытянутая из тебя жизнь — это годы и годы, иногда целые десятилетия, которые назад не вернуть. Перекачать жизнь, это не то же самое, что слить канистру горючки из чужого бака. Волк ограничен интуитивным пониманием того, сколько «литров» души, нужно взять, чтобы не убить донора. А часть ведь еще ускользает при переносе, сволочь такая. Взял пять лет, влил — пару месяцев.

Много отчаявшихся должников погибло при переливании. А сколько еще погибнет. Но не я. Это я твердо для себя решил. Никакого волкачества ближе, чем в сотне метров от меня. Моя недожаренная голова скажет вам за это спасибо, господа волки. Что б у вас у всех яйца повзрывались.

— Эрнст Фолис — на три часа. У этого полный набор «быстроденег». Он и сам не знает, сколько уже должен.

Сэт медленно потягивал чай, лежа на диване, а мы с Ретро, хоть и делали вид, что расслабленно зависли в креслах, ждали и нервничали. Нами владело охотничье беспокойство и вовсе не интересовал этот белый стол и списки грошовых должников. Мы были мамонтами среди них, мифическими чудовищами, которые зарывали свою яму без помощи Сэтовских консультаций. Нам нужны были не новые паспорта, а проценты от темной, истинной части его бизнеса. Нам нужно было дело.

— И, наконец, в пять часов заглянет Каждому-Должен.

Палочник застонал. Мне тоже сделалось не по себе. Каждому-Должен Ретц — это в своем роде феномен. Он занял буквально у всего города и до сих пор остается жив-здоров. Даже мне он торчит пять номов. И Ретро. Да всей конторе. Сэту — двадцать пять номиналов, да можно ли в такое поверить? Палочник всерьез считает, что Кажому-Должен — мелкий волк, с талантом заговаривать зубы и клянчить. То есть, влиять на разум. И правда, когда этот желтозубый и глазастый сын фуги и лонгата, начинает выманивать мелочь, ты как будто на время отключаешься. Не понимаю, почему его все еще не прибили кирпичом, ведь он и у пьяницы, идущего за опохмелом, способен вытянуть последнее.

Очевидно, Каждому-Должен заходил в контору вовсе не для того, чтобы решить свои финансовые проблемы. Точнее решить не тем способом, который был бы приятен Сэту. Обычно мы запирались и не пускали его, но такое не всегда прокатывало. Ретц был удручающе пронырлив. Охрана с ним не связывалась — он тащил деньги и у них. Короче говоря, парень так и напрашивался, что б его переехали катафалком.

— Все? — спросил Сэт.

— Все, — кивнула Хо, и стянула очки с головы.

После этого проклятый