Темный мир. Равновесие - Марина и Сергей Дяченко

Наконец дверь поддалась. Снаружи повеяло прохладным воздухом и запахом травы – внезапно, на двадцать четвертом этаже посреди колоссального города. Сэм подал мне руку:

– Здесь осторожно: высокая ступенька. Смотри под ноги.

Я вышла под небо – и так и остановилась.

Вокруг лежала Москва в огнях мостов и набережных, в изгибах реки, в потоках красных и белых фар на запруженных улицах, в темных пятнах парков, в геометрическом узоре дорожек у смотровой площадки. За моей спиной высился шпиль университета, я стала частью этого здания, я сделалась одной из статуй, химерой на фасаде и рисунком на гербе. Минуты шли, я не двигалась, только город подо мной перетекал огнями, мерцал, светился…

– Разрешите, миледи, скромно презентовать вам этот вид.

Он откупорил бутылку шампанского. Сунул мне в руку бокал. Я поморщилась: ну кто же пьет шампанское на балконе музея?

Но я не решилась его обижать. В конце концов, он исполнил обещание: показал мне то, чего я никогда не видела и вряд ли еще увижу.

– Ты на Эйфелевой башне была? – он глядел на Москву через свой бокал, на просвет.

– Нет.

– И не ходи. Там такие очереди, давка, духота… Здесь – совсем другое дело.

– Буду знать.

Он уловил иронию в моем голосе, но ничего не сказал. Надо было как-то объяснить, что я благодарна ему за эту фантастическую прогулку, но по-прежнему ничем не обязана. Мы отдельные люди, мы из разных миров, но я не хочу показаться грубой…

– Там сверху, за гербом, живут соколы, – сказал он.

– Правда?!

– Точно. Охотятся на голубей. Здесь кое-где можно косточки найти.

– Ужас какой.

– Хищники, что с них взять. Живут себе на верхушке исторического здания, как в горах или в лесу. Свободные…

В его голосе мне послышалась зависть.

– На фиг такую свободу, – я снова посмотрела на огни. – Если тебе интересно мое мнение – я на стороне голубей. И…

Я на секунду запнулась, думая, можно ли говорить об этом вслух.

– …И я бы защищала голубей от этих соколов… если бы могла, конечно.

– Голуби повсюду гадят. Ты бы видела, что творится на площади Сан-Марко.

– Зато голуби никого не жрут. Не падают сверху на спину, не втыкают когти, не забирают чужую любовь…

– Что?

Я прикусила язык:

– Это метафора.

– А-а, – сказал он задумчиво.

И замолчал, будто забыл обо мне. Так мы стояли молча, глядя на город, минуту, другую, десять; холодный ветер стал прохватывать меня под куртку, и откуда-то явились мысли о том, что будет, если сторож обнаружит незаконное проникновение на объект…

И тут же зазвонил телефон в кармане. Я дернулась и чуть не вывалилась за балюстраду, Сэм испуганно схватил меня за локоть – и тут же выпустил.

– Привет, мама, – сказала я в трубку.

– Привет, ты чего не звонишь?

– Э-э… Мам, я тут немного занята…

– Уже поздно, чем это ты занята? Давай, собирайся спать, перед сном надо сорок минут избегать мозговой активности…

– Сделаю, мама. Как у тебя?

– Все хорошо… Спокойной ночи!

– Спокойной ночи.

Я спрятала трубку. Мы снова молчали. Город пульсировал, мерцал огнями.

– Ты не злись на нее, – сказал Сэм.

– С чего ты взял, что я злюсь?

– Многие злятся. Гиперопека, мол, и все такое.

– Я не злюсь.

– И правильно.

Что-то в его голосе заставило меня насторожиться:

– А твоя мама…

– Умерла, когда я родился. Я ее не помню.

Мне стало очень холодно, хотя ветер затих.

– А отец?

– Отец… в Лондоне. Кажется, что он всегда там был…

– Что значит «кажется»?!

– Видишь ли, у меня странная избирательная память. Я детства не помню вообще. Наверное, у меня расстройство привязанности. Ничего, что я тебе это говорю?

Я не знала, что ответить. С одной стороны, мне сделалось ужасно его жалко. С другой стороны… он так легко об этом рассказывал. Что, если это его обычная практика – по секрету плакаться девушкам о своих бедах, давить на жалость?

– Забудь, – он отвернулся. – Я сказал лишнее.

По одному его движению мне сделалось совершенно ясно, что он говорил искренне и в первый раз. Что ему непросто было решиться. И что он получил в ответ настороженность и подозрение; уши мои вспыхнули так, что на них опасно натянулась кожа.

– Сэм, послушай, я ведь тоже… Мой отец вроде как бросил мать до моего рождения, но я верю, что не бросил, а с ним что-то случилось. И все, что от него осталось, – кулон…

Я потянулась к амулету – и вспомнила, что потеряла его. Пережила короткий приступ отчаяния, сжала зубы:

– Сэм, я тебя отлично понимаю, но мне проще, потому что от девочек ждут, что они будут говорить о своих чувствах. А мужчины должны молчать, как истуканы, даже если у них сердечная мышца рвется напополам…

Он смотрел на меня. Сквозь маску мажора-зубоскала я вдруг увидела мальчишку, которым он был когда-то, – страшно одинокого, заваленного игрушками из Hamleys, невротика, нарочно забывающего каждый свой пустой и скучный день. Не осознавая, что делаю, я потянулась к нему и положила руки на плечи. Я почувствовала запах его кожи, тепло, доверие, мне захотелось коснуться губами его лица…

В этот момент телефон зазвонил снова. Я не выкинула его с балюстрады только потому, что боялась ненароком кого-то убить.

На дисплее светился незнакомый номер. Я готова была нажать на «сброс», но было поздно. Мой порыв нежности все равно уже захлебнулся, оборвался, оставив после себя стеснение и неловкость. Сжав зубы, не глядя на Сэма, я ответила на звонок.

– Алло.

– Это Дарья Лебедева? – спросил на том конце хриплый незнакомый голос.

– Да…

– Я Миша. Вы мне оставили свой номер…

Я поняла, что не узнала его. Я поняла, что совершенно о нем забыла – о парне, которому осталось жить несколько часов, если мы не поймаем его Тень.

Эгоизму человеческому нет предела. Я страшно упала в собственных глазах, но больше меня напугал его голос. В нем слышался смертельный, запредельный ужас.

– Со мной, – хрипло говорил Миша, – я не понимаю, что происходит. Я не знаю, что мне делать. Я…

– Поняла, – сказала я быстро. – Продиктуй адрес, я приеду немедленно.

На последние деньги я поймала «шахид-такси». Из машины перезвонила Пиплу. Тот воспринял новость совершенно спокойно: