Возрождение - Олег Верещагин

Нет. Странно, но им двигало чувство, редко встречавшееся у его сверстников в чистом виде, – рационализм. Голый рационализм.

Мальчик был напуган. И был моложе его – намного, лет на шесть, может – на восемь. Первачок. Малыш. А значит, он не мог представлять особой опасности для него. Но с другой стороны – он был не таким малышом, о котором надо постоянно тупо заботиться, который только сиську сосет, срется под себя и орет; он, раз выжил, был сильным и не трусливым, он мог нести более-менее большой груз, мог дежурить, наконец, если понадобится. В-третьих, он все-таки маленький. В смысле маленький по мозгам, так сказать. И из него можно вылепить что угодно. Это была рациональная и очень жестокая сторона мыслей, да к тому же не самая насущная, но она была, и Вовка это осознавал: если он хочет жить – а он хочет жить, – то он должен думать о будущем. А в будущем вдвоем лучше, чем одному. Но надо, чтобы второй был послушным. Не равноправным партнером, не другом – не хватало еще друзей! – а вроде слуги-холопа у рыцаря. Вот так-то. Точно, так и есть. А потом он, Вовка, найдет себе девчонку, обломает, если станет ерепениться, и будет ее трахать… и, может быть, заведет детей – как дальше вокруг станет, посмотрим… Была и четвертая сторона, самая человечная – Вовке осточертело одиночество. Это он так говорил себе – «осточертело». На самом деле он его уже откровенно боялся. Особенно по ночам, перед тем как заснуть. Одиночество хихикало в углах и подкрадывалось, чтобы усесться на грудь и смотреть в глаза сквозь темноту. Признаваться себе в этом страхе – значило стать слабым. А слабые все умирают.

Умирать Вовка не хотел. Нет, иногда ему хотелось умереть так – лечь, закрыть глаза, заснуть и не проснуться. Но такой смерти в мире не осталось. Этот мир был вообще-то щедр на смерть, но смерть гадкую, неприятную и долгую. А такой – нет, не хотел Вовка себе такой смерти…

Мальчишка между тем вымылся несколько раз – с удовольствием. Вряд ли ему так нравилось наводить чистоту, просто, очевидно, приятной была горячая вода. Вовка, занимавшийся обедом, обратил на него внимание, только когда услышал тихое:

– Я все…

– Иди, поешь, – сказал он тогда, ногой двинув по полу открытую банку консервов – разогретый рис с говядиной. Он говорил так, как говорил бы со щенком. И младший мальчик вел себя как запуганный голодный щенок, которому вдруг бросили вкусный кусок: здесь были страх, голод, надежда, жадность, поспешность, готовность заскулить и опрометью метнуться прочь… Он присел на корточки и, схватив банку, запустил туда пальцы.

– Вилку! – повысил голос Вовка и бросил мальчишке пластмассовую вилку.

Тот, заморгавший и сжавшийся от окрика, вилку тем не менее поймал, но только недоуменно покрутил в пальцах, чуть сводя брови. – Не знаешь, что это такое? – Вовка кинул ему и запасное одеяло. – Завернись пока… А имя помнишь свое?

– Я… не помню, как меня звали, – покачал головой мальчишка. Неуверенно пустил вилку в ход, как будто вспоминал что-то давно забытое.

– Ладно. – Вовка полулежа устроился на кровати. – Мне вообще-то и насрать, как тебя звали. Я тебя буду звать Мелкий, и все. А меня зови Вовка.

– Вовка, – послушно повторил мальчик. – Хорошо… – Он все-таки выговаривал слова неуверенно – наверное, давно ни с кем не говорил.

– Теперь дальше, – продолжал Вовка, садясь на топчан. – Если будешь красть что-то, вообще брать или находить и прятать что-то, что не я тебе дал… если будешь врать мне хоть в чем-то… если ослушаешься хоть какого-то моего приказа – я тебя вот такого просто вышвырну на улицу. Даже без одеяла. Сколько ты протянешь, а?

– Я… не буду… – пошевелил губами Мелкий и чуть не уронил и банку и вилку. – Честно… не выгоняйте меня… я не хочу умирать… – Его глаза плеснули черным ужасом, он все-таки уронил все из рук, судорожно спрятал лицо в ладони и задрожал, но плакать не посмел. Вовка хмыкнул – ему не было жалко младшего, а урок тот явно усвоил с первого раза. Вот и хорошо. Бить его или еще как-то учить жизни тоже не хотелось. Стыдно, что ли, было? Не хотелось, и все тут.

– Ешь давай, – кивнул Вовка. – И можешь лечь отдыхать. Вот сюда, на топчан. Я потом тебе подберу всякое-разное барахло, его тут полно.

Если б были все в одиночку,

То давно б уже на кусочки

Развалилась бы, наверное, Земля…

В. Потоцкий. Ты, да я, да мы с тобой…

– Вов, вставай, завтрак готов.

Вовка повел плечами и подумал – еще сонно, – что немного обленился. Потом повернул голову. Мелкий стоял рядом, с ответственным видом держа в руках дымящуюся тарелку. Смешно топорщился русый отросший ежик волос.

Уже привычная картина за последние три недели. Только ежик постепенно подрастал себе.

– Встаю, – буркнул Вовка и все-таки спрятал лицо в подушку, чтобы еще немного полежать. – Поставь тарелку на тумбочку.

Мелкий так и сделал (там уже стояла дымящаяся кружка с чаем), а сам тихо переместился в угол, где аккуратно лежали и были расставлены его игрушки – не очень много, хотя Вовка не запрещал ему их брать, если они находились где-то.

– Ты зубы чистил? – строго спросил Вовка, садясь наконец на топчане и обеими руками лохматя волосы.

Мелкий откликнулся, не глядя:

– Ага… А мы сегодня пойдем куда?

– Гляну. Позавтракаю и гляну. Пока вроде бы не надо ничего. Если только просто сходим воздухом подышим.

Мелкий не оценил шутку и тут же снова углубился в игру. Как все дети, он умел отключаться от внешнего мира полностью и уходить в какие-то свои фантазии, становившиеся в такие моменты реальней окружающего. Вовка посидел, глядя на то, как, стоя на коленях, Мелкий что-то очень важное перевозит на грузовичке, тихонько озвучивая работу мотора, – он помнит этот звук? Может, отец его был водилой? Вовка позавидовал немного. Потянулся. И встал – умываться…

Самым удивительным было, что Вовка вскоре после появления в «бункере» младшего мальчишки поймал себя на мысли: а ведь ему вовсе и не хочется дрессировать Мелкого или как-то проявлять свою власть. Он был сильней и опытней настолько, что заниматься такими глупостями смешно. А дрессировать – так что дрессировать, если Мелкий и без этого старательно выполнял все, что ему говоришь, быстро учился и ничему не перечил. Нет, Вовка иногда гаркал на него, часто отпускал подзатыльники и щелбаны – почти без повода, но иного стиля общения с младшими он никогда и не придерживался. Даже… даже в ушедшем мире. А Мелкий-то ничуть и не обижался.

И что интересно – Вовка заметил занятную особенность. Хорошую. Мелкий не скрывал обиду из страха перед Вовкой. Он и правда не обижался. На самом деле. А страх, который был у мальчишки вначале, растворился. Исчез. Очень быстро, буквально за пару дней.

И еще с ним было очень приятно спать на одном топчане. Мелкий был теплый, всегда уютно сопел, когда заснет, и норовил во сне обнять Вовку руками – смешно так… А что иногда он вскрикивал и метался, не просыпаясь, – так и у Вовки было то же самое… а вместе, кажется, это случалось реже у обоих. Как будто они друг другу помогали бороться с одиночеством и тоской. Мелкий уползал поглубже в спальник и старался уткнуться Вовке куда-нибудь за ключицу или вообще в бок. И засыпал почти тут же, как будто в нем поворачивали какой-то выключатель. А если шевельнешься порезче – что-то тихо бормотал про маму и папу. Но и тут не просыпался.